На тряпично-блёклой, ничего не выражающей марке Германского рейха гордым готическим шрифтом была напечатана только цена: 50 Millionen, – которую тщетно пыталась перекрыть жирная чернильная надпечатка: 10 Milliarden.
Елизавета Вторая выглядывала из медальонных овалов, как из окошек, осеняя своей миловидностью Канаду, Австралию, Гонконг, Новую Зеландию, Доминиканскую Республику, Багамы, Бермуды, Сингапур, Ямайку, Тринидад и Тобаго. Не говоря уже об Уганде, Кении и Танганьике с одиноким голодным жирафом.
Да, и каменно равнодушный фараон там тоже присутствовал, помалкивая о чём-то своём египетском, а я тайно мучился из-за того, что не подарил фараона бедному Вите до того, как он полез воровать арбуз.
В середине августа к Витиным родителям пришёл милиционер, и весь наш двор содрогнулся от жестокой новости. Оказалось, что в той непонятной сельской местности, куда Витю отправили отдыхать, была стоянка вагонов с арбузами. Вместе с двумя тамошними дружками Витя пришёл ночью на станцию и забрался в один такой вагон, кажется, через крышу. Дружки успели наесться арбузов и смыться. А Витя не смылся, потому что его убило током высокого напряжения. Рассказывали, будто слабоумный Витя ухитрился закоротить своим телом какие-то высоковольтные контакты и не просто убился, а даже обуглился. Самая осведомлённая соседка дважды повторила подробность, из-за которой я потом не мог ни спать, ни бодрствовать: когда ещё живого Витю било током, он от боли откусил себе губу.
Потом во двор вынесли гроб, поставили на две кухонные табуретки и ненадолго открыли – для прощания. Витя, похожий на спящую коричневую обезьянку, весь увитый бумажными розами, лежал в нарядном костюме нежно-кофейного цвета. Накануне зарёванная Витина мать прибежала к нам за помощью: «Сыночке нечего надеть в честь похорон!», и мама отдала мой ни разу не надёванный костюм.
Тем же летом начальство Никелькомбината, где мой отец проработал почти двадцать лет и откуда он уволился, чтобы уехать из города навсегда, вдруг вспомнило о двухкомнатной квартире, полученной отцом от комбината, и вознамерилось эту квартиру забрать.
В индустриальном захолустье директора заводов имели статус богов. К ним ходили на поклон со страхом и обожанием, от них зависело неизмеримо больше, чем от каких-нибудь вождей-основателей, чьи бородатые профили угрожающих масштабов нависали над улицами и площадями. Ничего удивительного. Да, собственно, никто и не удивлялся тому, что его личная потная судьба, взвешенная на одних весах с пятилетними планами партии и успехами тяжёлой промышленности, непременно оказывалась легче и дешевле всего остального.