Волки молчали. Ясно было, что к «добрым людям» их Соболь уже не относит.
А он продолжал:
— Или, может, Мавут своего обратно возьмет. На моего мальца обменяет…
— Не сделает он этого, дедушка Соболь.
Ульгеш говорил совсем тихо, но вздрогнули все, даже Латгери. Очень нехорошее предчувствие рукой сжало сердце… Ульгеш, к которому обратились молчаливые взгляды, продолжал, понурив голову:
— Когда я там был, кто-то предложил выменять Беляя. А Мавут… Мавут ответил… То есть не вслух ответил… Я его руки видел… совсем близко… Меня дедушка учил руки толковать, на них все обозначено, как на книжном листе… Мавут подумал в ответ, что калеку не то что выменивать, а и даром не возьмет ни за что… Он меня за Бусого отдал. Побратим мой сам к нему потому и пошел… меня чтобы спасти…
Дальнейшго Латгери уже не слышал. Голоса Волков отдалились и постепенно утонули в зловещем черном рокоте. Рокот был похож на тот, что иногда разносится по земле перед Сотрясением Гор, перед большой бедой. Но сегодняшняя беда уже совершилась…
Латгери еще ни разу в жизни не было так больно. Даже когда он понял, что уже не увидит маму. Даже когда его забивали насмерть и принуждали оживать вновь и вновь, вытаскивая наружу сущность латгара, крысы, великого зверя, который не сдается и не отступает в бою.
Латгери не хотелось больше сражаться. Зачем все, если отец Мавут больше не назовет его сыном, не поспешит на выручку и даже не примет, буде вдруг его принесут? Зачем ему становиться Латгаром? Зачем жить?
Он сразу понял, что сказанное чернокожим было правдой. Он — сирота. Человек не может жить сиротой, об этом не раз говорил Мавут. И это — тоже правда. Сломанная шея — ничто, хребет Латгери затрещал именно сейчас. Жить стало незачем.
Изумленные Волки увидели, как из широко открытых глаз «упыря» покатились слезы. Вот этого никто из них не ждал, все помнили, что даже в беспамятстве Беляй не проронил ни слезинки. Синеока что-то промычала, опустилась подле него на колени… Тоже заплакала…
Латгери всегда считал слезы непростительной слабостью, но теперь ему было все равно. Враги увидели его немощь, ну и пускай. Он не хотел больше притворяться живым.
— Вспыхнувший костер показался ослепительным в сгустившейся тьме, пламя с ревом устремилось к низким облакам. Друзей обдало яростным жаром. От костра веяло такой огромной, надежной силой, что последние сомнения — оградит ли Круг? — как-то разом отпали.
У всех, кроме Твердолюба.
Он сидел, привалившись спиной к куче заготовленных дров, и задумчиво поглаживал свой лук, так и не брошенный даже после поединка с Хизуром. Лук был очень похож на веннский и почти так же силен. Твердолюб больше не мог даже снарядить его, какое стрелять.