Они идут уже более суток. Делают малые передышки, чтобы больше пройти. Дождь и тайфун не стихают, идут насквозь промокшие, заледеневшие. И наконец у Ирины начинается переохлаждение. А что это такое, хорошо известно, чуть замешкаешь — неминуемая гибель.
Остановились. Алёхин снимает с неё рюкзак, а она уже еле держится на ногах. Необходимо хоть какое-то укрытие, чтоб уложить её и отогреть. Он отыскивает лощину, натягивает тент, разводит костёр. А ей всё хуже. Она почти теряет сознание. Он начинает растирать Ирине руки, ноги, тормошит её.
— Милая, очнись! Ну, не надо, не надо. Ты такая сильная!
И когда сознание возвращается к Ирине, она слышит, как он, растирая её и тормоша что есть силы, бормочет:
— Милая, вот видишь, видишь, всё пройдёт, всё будет хорошо. Зато, какие пробы мы с тобой отобрали. Теперь у нас есть всё для твоей докторской.
— Всё пройдёт. Сумасшедший. Мне-то она на что…
— Дура, ты же — учёный!
Алёхин укладывает Ирину в промокший спальный мешок. Он пуховый, и потому в нём всё же теплее. Он вливает ей в рот горячий кофе, и постепенно она начинает отогреваться. Ей становится спокойно, удивительно легко, так, словно она медленно куда-то уплывает. А он сидит над ней на корточках и продолжает, растирать её всю, поверх мешка. Потом опять начинает растирать ей нос, щёки, которые уже горят. Она отстраняется, и тогда он, не отрывая рук от её лица, начинает гладить его нежно, нежно, чуть касаясь пальцами. И постепенно Ирина начинает ощущать, что так осторожно, так нежно, незнакомо нежно, гладя её, он будто хочет что-то нащупать на её лице, отыскать.
«Никакая! Серенькая птичка. Бесцветное лицо. Родинка на левой щеке». Проверяет — цела ли, не уполз ли чёрный жучок. Помнит. Помнил всегда. И всегда будет помнить!
«Не увела. Не уведу. Никогда. Никогда». Как будто молотком кто-то вколачивает эти слова. И она проваливается в сон.
И вдруг слышит голос Алёхина:
— Мы проспали восемнадцать часов! Слышишь взрывы? Опять извергается. Мы живы! Мы спаслись. Тайфун стих, дождя нет. До заставы меньше двадцати километров. — Он пытается освободить её из мешка: — Милая, слышишь взрывы? Мы живы. Мы спасены. Ты удивительная. Цены тебе нет. Да, да! Тятя обручил нас. Навсегда.
«Тятя! Тятя! наши сети притащили мертвеца». Ирина прислушивается к себе.
— Слышишь, слышишь, взрывается?.. — тормошит её Алёхин.
— Да, да… Никогда. — Отвечает она невпопад.