Из-за одного из дальних столиков раздался радостный вопль, и к Бежецкому кинулась, протягивая руки, странная фигура, казалось составленная из двух сросшихся картофелин и воткнутых в нее спичек. При худых и нескладно длинных конечностях ведущий репортер скандальнейшего бульварного листка “Петербургский пересмешник” Матвей Семенович Владов-ский обладал солидным брюшком, круглым, как масленичный блин, румяным лицом и обширной, несмотря на нестарые еще годы, плешью, окаймленной бурной, прямо-таки тропической иссиня-черной порослью. Александр кисло улыбнулся. Грош цена всей его подготовке, если он забыл гимназическую кличку старого дружка-приятеля. Оглядев торопившуюся к нему “акулу пера”, Бежецкий отметил про себя, что граф все же имел довольно-таки либеральные взгляды, так как даже беглое визуальное знакомство с этим выдающимся образчиком человеческой породы вызвало бы изжогу у любого весьма умеренного антисемита. Однако с точки зрения аборигена здешних мест все было чисто и благопристойно: числясь дворянином Херсонской губернии, о чем, честь ему и хвала, позаботился папенька — Семен Абрамович Владовский, сахарный фабрикант, — господин Вла-довский был при рождении честь по чести крещен и регулярно посещал церковь, правда не православный храм, а лютеранскую кирху на Заневском.
— Сан Палыч, душечка, сколько лет, сколько зим! — верещал щелкопер, таща Александра за рукав к своему столику и на ходу подзывая официанта, смуглого носатого паренька, облаченного в традиционные греческие шаровары, широченную белую рубаху чуть ли не до колен, выпущенную из-под расшитого золотом бархатного жилета, и малиновую феску с кисточкой.
— Любезный, организуй нам там… ну ты знаешь!
В пухлую ладонь грека перекочевала “синенькая”, после чего он, согласно кивнув, удалился неторопливой рысцой.
— Как поживаете, Александр Палыч? Чем занимаетесь? Все в трудах праведных обороняете Отчизну и Престол? Или неустанно бдите за фатерляндом, вновь приобретенным? — рассыпался мелким бесом Владовский, не забывая цедить в пузатые рюмки дегтярно-темное тягучее вино из хрустального графина, уже ополовиненного, видимо, в попытке приятным образом скоротать ожидание. — Попробуйте, попробуйте, граф, уважьте! Коринфское урожая 1966 года.
— Хм, год моего рождения… — протянул Александр, вежливо пригубив ароматный напиток, имеющий своеобразный смолистый привкус, какой помнил из наставлений, присущий большинству настоящих греческих вин.
Коринфское ему, откровенно говоря, не понравилось, но марку приходилось держать, и он смаковал дрянное винцо, как истинный ценитель.