Лошади катафрактариев взвивались на дыбы, опрокидывались. Ряды конников смешались, их только начавший убыстряться бег замедлился, а русы уже преградили им путь, выставив вперед острия своих копий. Вслед за лучниками заработали пращники и, раскручивая над головами пращи, начали метать камни. Оказалось, что для закованного в броню катафрактария, защищенного от стрел, тот же камень, брошенный из пращи, намного опаснее каленого жала стрелы. Камни оглушали железных всадников, сбивали их, наносили увечья. Русы же направили на конницу ромеев просто град камней, у конников выпадали из рук поводья, когда они пытались прикрываться щитами, а противники уже катили на них бочки с зажженной смолой, метали в них копья и сулицы,[157] били дубинами, наскакивали на всадников с такой яростью, что перед воротами произошла огромная свалка. Лошадям негде было развернуться, им перерезали сухожилия, добивали павших…
Так и не прорвавшийся сколько– нибудь вперед отряд вынужден был спешно разворачиваться. Катафрактарии возвращались, теряя людей и лошадей. И хотя ромейские лучники со стен нанесли немалый урон и русам (их тела просто устлали место битвы и путь отступления катафрактариев), именно русы чувствовали себя победителями. Ромеи же поняли: их отчаянная вылазка захлебнулась. До этого момента катафрактарии считались неуязвимыми, и тем болезненнее восприняли в Константинополе их поражение.
Александр был просто сражен неудачной вылазкой. Он даже не явился на совет в Лавсиак и остался молиться перед покровом Богородицы во Влахернском храме, хотя пребывание во Влахернах ныне считалось опасным из– за близкого соседства русов. Александр не был ранен, в отличие от Варды, которого русская стрела поразила в плечо и который все же пришел в Лавсиак, хотя его рука свисала на перевязи. На совете подавленные неудачей военачальники ничего не могли решить, терялись, и слово взял патриарх Евфимий. Он зачитал оставленное иным патриархом описание прежнего прихода русов под стены Константинополя:
– «…но и даже для многих многократно знаменитый и всех оставляющий позади в свирепости и кровопролитии, тот самый так называемый народ рос – те, кто, поработив живших окрест них и оттого чрезмерно возгордившись, подняли руки на саму Ромейскую державу! Но ныне, однако, и они переменили языческую и безбожную веру, в которой пребывали прежде, на чистую и неподдельную религию христиан».[158]
– Я сейчас зарыдаю! – бестактно прервал почтенного патриарха Варда. – Подумать только: «…переменили веру»! Что– то со стен Константинополя не видно ни хоругвей, ни крестов в лагере русов. Зато они просто беснуются во время битвы и приходят в ярость, едва завидев кровь врага.