– Феофилакт все же знатного рода, – пояснил Прокл, – вот я и отвел ему лучшую камеру. Но вы ведь были невестой Ипатия, да и хорошо приняли меня, когда, прибыв из Херсонеса, я гостил в вашем имении Оливий.
Прокл старался для нее, вел себя как рачительный хозяин, но Светорада едва вслушивалась в его слова.
«Ах, не все ли равно», – отрешенно думала княжна, почти не реагируя на хлопоты Прокла. Только когда мимо нее протащили в новое помещение Феофилакта Заутца, она словно вышла из транса. Увидела это жалкое существо в оборванной одежде, со спутанными волосами и худым, изможденным лицом. В нем ничего не осталось от того придворного щеголя, который величественно сопровождал ее в покои Зои Карбонопсины.
«А ведь это я отдала его палачам», – мелькнуло в голове Светорады, и она вспомнила то время, когда главной ее целью было удержаться в Палатии. В роскошном Палатии… Сколько людей рвалось туда, скольких потом раздавила чудовищная машина власти. А теперь и она оказалась здесь. В подземелье под Вуколеоном…
Светорада оглядела камеру, которую тюремщики спешно убирали после Феофилакта: бросили на каменный выступ охапку сена, принесли овчинное одеяло, оставили на столе кувшинчик и какую– то снедь. Потом они удалились, и княжна осталась во мраке одна.
Она долго стояла, не решаясь двинуться с места. Подземелье, темнота, страшная неизбежность. А ведь русы уже здесь, Стема наверняка где– то рядом. Светорада передала ему перстень и так надеялась, что они вновь встретятся и она расскажет ему, что ждет от него ребенка. Судьба исполнила ее самое заветное желание, дала возможность стать матерью, но прижмет ли она когда– либо к себе свое дитя? А может, ее замучают… или оставят здесь навсегда, как этого бедного Феофилакта? Неужели ее дитя родится во мраке и тут же окончит свою жизнь?..
Светорада провела руками по своему телу. Она была на пятом месяце. Сегодня она молилась перед иконами, радуясь, что наконец ощутила в себе движение новой жизни. Она все еще оставалась стройной, прямые одежды из плотных тканей скрывали ее слегка округлившийся живот. Ее грудь, похоже, стала больше, чувствительнее сделались соски. В ней было столько надежд! И столько волнений… Ее дитя… Увидит ли оно когда– нибудь родного отца? Дадут ли ей родить?
Она стояла долго и оцепенело, пока окончательно не замерзла. Обхватив себя за плечи, сделала несколько шагов. С неким удивлением поняла, что глаза ее привыкли к кромешной тьме, стали слабо различать решетки на двери и очертания каменных стен. Затем она нащупала в темноте лежанку, присела. Когда она попыталась укутаться в овчины, звякнули ее украшения, которые все еще были на ней. В полной тишине этот звук оказался очень громким, и находившийся в соседней камере Феофилакт Заутца услышал его. Вновь принялся истошно вопить, выкрикивать свое имя, обещать кому– то награду, если ему позволят встретиться с императором, который, несомненно, возвысит человека из столь важного рода, как Заутца.