– Кесарь знает обо мне?
– Нет, – ответил Ипатий. – Строжайше запрещено сообщать ему о том, что ты под стражей. Базилевс прикажет ослепить любого, кто оповестит Александра о твоем аресте, а твою служанку держат под стражей. Лев Мудрый сперва желает во всем разобраться сам. В ближайшие дни он велит допросить тебя. Ты понимаешь, что это означает для тебя, Светорада?
От слабости она прислонилась к стене. Может, ее допросят завтра? Или послезавтра… Почему не сегодня? Не сейчас? Ведь отсрочка для нее не облегчение. Это ее гибель. И она попыталась объясниться. Сказала, что есть некто могущественный и опасающийся ее, кто постарается сделать все, чтобы она погибла до того, как ее начнут допрашивать. Этот человек уже попытался убить ее. Разве Прокл Пакиан не поведал им, что произошло сегодня ночью? И такие попытки повторятся.
Светорада посмотрела на Варду, подозрительного, не доверяющего ей Варду, и сказала:
– Ты уже не единожды спасал меня, Варда. Спаси и сейчас. Ты ведь знаешь, что мой ребенок от тебя!
Это был невероятный ход, но в ее голосе звучала такая убежденность, что Варда даже отшатнулся. Потом, тяжело дыша, он шагнул к ней, снова отступил и прижался лицом к стене. Ипатий же, глядя на Светораду, ахнул и схватился за крест на груди. И отец, и сын были поражены, их охватил ужас, особенно после того, как она стала рассказывать им, что лишь по чистой случайности оказалась не в той камере, где сожгли Феофилакта Заутца. Сделал это Самона. Всемогущий паракимомен помогал варварам, и она узнала об этом. Случайно узнала, поспешила добавить княжна.
– И ты столько времени таилась! – всплеснул руками Ипатий.
Светорада улыбнулась. Они даже не предполагали, сколько она таила в себе… и как научилась лгать. Палатий стал для нее превосходной школой.
– Варда, ты служишь в Палатии, объясни отцу, как непросто будет разоблачить всесильного Самону.
Варда медленно повернулся к ней. Смотрел. Лицо его было в тени, но она видела, как от бурного дыхания по пластинам его лорики скользят блики пламени. Он медленно приблизился.
– Если в этом замешан Самона, ты обречена, Ксантия. Паракимомен убьет тебя. А я… Я сам готов умереть за тебя, ибо ты носишь моего ребенка.
Он вдруг шагнул к Ипатию, опустился перед ним на колени, как перед духовным лицом, и, словно на исповеди, стал просить у отца прощения. Он не был властен над своим сердцем, которое против его собственной воли вдруг наполнилось непозволительным чувством, прерывисто дыша, говорил Варда. Поначалу он ненавидел Ксантию, считая, что все беды в их семье из– за нее. Он готов был погубить эту женщину, готов был запереть ее с прокаженными. Но потом… Варда так и не понял, в какой момент чернота в его сердце сменилась светом. Может, он заметил это, когда еще ранее украдкой наблюдал за ней и своим отцом, когда замечал, как она заботлива и любезна с Ипатием, или когда смотрел, как она играет с сыном… или когда начал ревновать ее, видя, как Янтарная счастлива с Александром. Возможно, это случилось позже, когда он понял, что Ксантия просто игрушка в руках Александра и ее надо защищать. Он молился, чувствуя, как ненависть и презрение сменяются в его душе жалостью и… восхищением. И вдруг однажды понял, что возжелал ее… Возжелал столь сильно, что согласился принять участие в оргиях Александра, хотя понимал, что у кесаря к нему самому особый интерес… В итоге они оба – и Варда, и Ксантия – оказались в равном положении, оба были унижены и обесчещены, однако у нее еще хватило сил спасти его, когда он едва не наложил на себя руки… Но и после этого Варда оставался с Ксантией груб и жесток. Ему казалось, что только так он установит между ними преграду. Он уверял себя, что Ксантия не похожа на добропорядочную женщину, какую он мечтал полюбить. Вместо того чтобы ходить, скромно опустив очи, она смеялась и плясала, радовалась всякой ерунде, интриговала, заигрывала с мужчинами, а он просто изводился, думая о ней. О бывшей невесте своего отца, из– за которой тот решил оставить мирскую жизнь. И до последнего момента, до того как Янтарная попала в беду, Варда даже себе боялся признаться, как много она значит для него. Но теперь он вынужден сказать, что любит ее, и просит у отца прощения.