Майрон свернул на Ардмор-авеню. «Мэрион» находился милей дальше. Его мысли снова вернулись к Уину. Интересно, как он отреагирует на «материнский аспект» в данном деле? Вряд ли положительно.
За годы их дружбы Майрон лишь раз слышал, как Уин упоминал о матери. Это было в начале их учебы в университете Дюка. Они жили в одной комнате и только что вернулись после бурной студенческой вечеринки. Пиво текло рекой. Майрон никогда не отличался особо крепкой головой. После двух стаканов уже лез целоваться с тостером. Сам он считал, что в этом виновата дурная наследственность – его предки не дружили с алкоголем.
Уин вел себя так, словно вместо молока его вскормили шнапсом. Спиртное на него вообще не действовало. Правда, на той пирушке крепкий коктейль с водкой повлиял даже на его твердую походку. Он только с третьей попытки открыл дверь в комнату.
Майрон сразу плюхнулся на постель. Потолок крутился над ним с неимоверной быстротой. Он закрыл глаза. Руки вцепились в кровать. Кровь отхлынула от лица. В желудке слабо шевелилась тошнота. Майрон спрашивал себя, вырвет ли его, и молился, чтобы это случилось скорее.
Милые студенческие вечеринки…
Какое-то время никто из них не говорил ни слова. Майрон подумал, что Уин заснул. Или исчез. Растворился в ночи. Наверное, он плохо держался за свою кровать и центробежные силы выбросили его в окно и швырнули прямо в бездну.
Вскоре из темноты раздался голос Уина:
– Посмотри на это.
У кровати появилась рука и что-то бросила на Майрона. Тот осторожно отпустил одной рукой кровать. Вроде ничего. Он нащупал лежавший на груди предмет и поднес к глазам. При ярком свете с улицы – кампусы освещают, как рождественские елки, – разглядел, что это фотография. Изображение выцвело и потускнело, но Болитар различил что-то похожее на дорогую машину.
– Этот «роллс-ройс»? – спросил Майрон. Он не разбирался в автомобилях.
– Нет, «бентли эс три континенталь флайн спур», – поправил Уин. – Тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Классическая модель.
– Она твоя?
– Да.
Кровать продолжала вращаться.
– Откуда ты ее взял?
– Подарил один парень, который трахал мою мать.
И все. Конец. Больше Уин не сказал ни слова. Словно воздвиг между ними стену, не только непроницаемую, но и неприступную, окруженную рядами противопехотных мин, глубоким рвом и мотками колючей проволоки под током. В следующие десять с половиной лет Уин больше ни разу не упоминал о матери. Ни тогда, когда каждый семестр к двери его университетской комнаты приносили посылку из дома. Ни позднее, когда посылки приходили ко дню рождения в его офис. Ни в тот далекий день – десять лет назад, – когда Майрон встретился с ней лично.