— Извольте, — Михаил Владимирович усмехнулся и показал Сталину язык.
— Чистый, розовый, — констатировал он с некоторой завистью, — ну и как вам это удается?
— Умеренность во всем, еще древние знали.
— Хотите сказать, я неумерен? Жру, пью, курю много?
— М м. К тому же сквернословите совершенно свински.
— Это что, тоже влияет?
— А вы думаете, нет?
Коба расхохотался, хлопнул Михаила Владимировича по коленке.
— Не по нашему, не по марксистски рассуждаете, профессор.
— Разве у Маркса написано, что сквернословить полезно для здоровья?
Новый взрыв хохота, добродушное покачивание головой, мигание глазом, совсем дружеское, свойское. Поманив профессора пальцем, Сталин горячо дохнул ему в ухо и прошептал:
— А х… его знает, чего там у него написано. Вы лучше с Ильичем об этом поговорите, он «Капитал» наизусть шпарит.
Дыхание показалось огненным. Михаил Владимирович слегка отстранился, тронул кончиками пальцев лоб Кобы.
— У вас жара нет?
— Нет, нет, не беспокойтесь, я уже здоров и готов к дальнейшей борьбе за великое дело освобождения трудящихся.
— Освобождения от чего, простите?
— Ну, профессор, это уж совсем нехорошо, не знать азбучных истин. Разве вам неизвестно, что мы освободили людей от неравенства, от эксплуатации и власти денег?
— Возможно, вы мечтали освободить человека, но освободили зверя в человеке.
— А если я скажу вам, что именно зверя мы мечтали освободить? Неужели вы не понимаете, что он, зверь, единственная реальность, единственная нелицемерная правда о человеке?
— О каждом человеке? И о вас тоже?
— Обо мне? — Усы слегка задрожали, губы растянулись, но затем лицо застыло, отяжелело, отекло, даже нос стал толще, и никакого следа улыбки не осталось.
Повисла неприятная пауза, и чтобы чем то занять себя, Михаил Владимирович принялся рассматривать книги на тумбочке у кровати.
В. Стомак. «Заболевания желудочно кишечного тракта»; К. Салье. «Острые отравления, классификация ядов»; «Неврология» Штрюмпеля; тонкая брошюра Осипова «Сифилис и мозг».
Сталин держал паузу. Как всякий талантливый актер, он знал толк в паузах, умел молчать весьма выразительно.
— Увлекаетесь медициной? — спросил профессор и поднял закладку, выпавшую из «Острых отравлений».
Это была четвертушка канцелярского бланка, энергично изрисованная, сплошь покрытая причудливым орнаментом. Спирали, окружности, какие то штучки вроде лепестков или капель, в них неразборчиво вписаны слова. Михаил Владимирович успел заметить несколько раз повторенное слово «Учитель» с заглавной буквы, рядом «ТФ» и еще странный знак, похожий на перевернутый скрипичный ключ.