– По-государетвенному будет не дать пролезть на предприятие оборонного значения врагу! – без запинки парировал Первухин. – Не дать пролезть и затаиться! Выявить и уничтожить! Знаете, как Максим Горький говорил: если враг не сдается...
– Дурак ты, Петя, – с горьким сожалением констатировал Кривошеин. – Нашел себе врага, да побезответнее? А настоящего до сих пор не выявили. Эх ты, комсомольское племя!
– Но-но, – привстал хозяин из-за стола, – я вам, Сергей Иванович, не подчиненный, могу и рапорт подать.
– Подавай, – побагровел и набычился Кривошеин. – Подавай, сопляк! Меня не такие пугали... Рапорт он подаст!
Первухин побледнел и расширенными глазами уставился в стену, кусая губы. Повисла гнетущая тишина.
За окнами кабинета продолжал жить своей обыденной жизнью завод – полз по узкоколейке чумазый паровозик, таща вагонетки с металлоломом, перекликались гудки, звенели краны, дымили печи, бубнила на стене точка радиотрансляции, по-комариному пища из черной бумажной тарелки репродуктора. Слегка прищурив глаза, глядел со стены на сидевших внизу товарищ Сталин, поблескивая стеклом большого портрета в широкой багетовой раме, и словно оценивал каждого по его делам, словам и поступкам.
«Вот почему она сказала: не стало бы вам самому хуже, – подумал Антон. – Старая заповедь – сын за отца не отвечает, – здесь, как и везде, не в почете. Теперь каждый отвечает за все, за любые грехи: и свои, и родителей. Однако кто нам дал право считать себя высшим судьей? Может, Петечка, как зовет его Кривошеин, присвоил себе такое право вместе с другими и теперь, не задумываясь, решает судьбы, казня и милуя по собственному усмотрению и сообразуясь только с мнением начальства, но никак не с законом и собственной совестью? Да и всегда ли они у нас совпадают – закон, совесть и брошенные с высоких трибун лозунги? Сколько еще людских судеб мы вот так вот, походя, решим, определив дальнейшее бытие живущих рядом с нами, сколько еще искалечим жизней, молодых и старых? Неужели он не понимает, что творит, обрекая девчонку на голод и холод, лишая ее работы, угла и куска хлеба в чужом городе?»
– Такому ли я тебя учил? – глядя в пол, глухо спросил Кривошеин.
Первухин дернулся, как будто его ударили и, повернув к нему покрывшееся красными пятнами лицо, заорал:
– А что я могу?! Что?! Когда кругом давят?! За план отвечай, за рабочую силу отвечай, за бронь отвечай, за выявление врагов отвечай, за поставки отвечай... И еще ваши ориентировки, проверяй дела, а если проморгаешь, то что будет со мной?! Что?!
Сергей Иванович брезгливо поморщился и непослушными пальцами начал застегивать шинель.