— Я знаю, что ты врешь. Пытаешься спасти жизнь Лаэн, а не свою. И я не вижу в этом ничего постыдного.
— Да ну?! — я постарался сделать так, чтобы мой голос звучал как можно насмешливее. Не собирался показывать ему, что он попал в самую точку. — Ты меняешься на глазах. Что собираешься делать сам? Пошлешь Проказу в далекие края?
— Она — враг.
— Не стоит говорить очевидные вещи. Даже мой друг Юми знает, что одна из Шести — опасная гадина.
— Вот так, собака! — подтвердил вейя.
— Если я буду с ней, то совершу предательство.
— Ну да. Ну да. Человек чести и все такое… Предательство перед кем, позволь узнать? Перед Башней? Ты, конечно, можешь умереть за нее и свою ненаглядную Мать. Твое право. Не собираюсь мешать. Только хочу напомнить, что ты предал их в тот момент, когда стал учеником Лаэн. Теперь они вряд ли будут с тобой любезны.
— Я говорю не о Башне, а о своей стране. Встать на сторону Проказы — значит, предать Империю.
— Ну, тогда, конечно, стоит сдохнуть. Империя это оценит. Если когда-нибудь узнает о твоей великой благородной жертве.
— Да при чем тут узнает?! Это вопрос совести!
— Я на подобные вопросы даже отвечать не буду, — несколько кривя душой хохотнул я. — К тому же, не помню, чтобы Проказа просила тебя выступить против Империи.
— Как ты можешь?! Ты ведь солдат! И воевал!
— Да! Воевал! — разом рассвирепев, заорал я. — Воевал! И поэтому знаю, что говорю! Слышишь меня?! Знаю! Я убил на эту проклятую войну часть жизни! Я сражался с Высокородными ублюдками в их гребанном лесу, а наши славные красавцы-маршалы в дорогих чистеньких мундирах говорили мне, что я герой. И жрали наши жизни, не отходя от походных шатров! Я был обычным солдатом, мальчик! Без всей твоей патетики! О ней как-то забываешь, находясь по колено в дерьме, крови и с тварями из Дома Бабочки на шее. А ты знаешь, что когда война кончилась, многих из тех, кто ковал в Сандоне победу, выбросили в выгребную яму?! О нас забыли! Мы остались ни с чем! Однажды я прошел жернова битвы «за страну» и стал тем, кем стал. Неужели думаешь, что сделаю это и второй раз? Ну, так ты ошибаешься. Мне не за кого сражаться, кроме себя и Лаэн!
— В таких вопросах мы плохо понимаем друг друга. Давай не будем больше спорить, — Шен неожиданно предложил перемирие.
— Ты точно решил отказаться? — угрюмо проговорил я, когда тишина стала уж очень невыносимой.
— Нет, — нехотя ответил он. — Не точно. Представь себе — я ужасно боюсь умирать.
— Этого нечего стыдиться, человече, — прогудел блазг. — Я думать, что тот, квато не бояться смерти — пустой. Ему нечего терять.