Петр Николаевич расставил своих людей, чтобы тот, хромой, выбраться не смог. А сам отправился к ксендзу. Сначала он хотел послать этого служителя культа как парламентера. Потом испугался. Вдруг немец полоснет из автомата? Доказывай потом, что не ты попика шлепнул, если слухи пойдут. Решил просто притащить в костел – пусть дверь запрет и как представитель духовенства местного постоит. Вот вам и политическая символика. Там, глядишь, и Астахов подоспеет. Все легче.
Рябов уже решил отказаться от лавров победителя. Лавры тоже могут колоться. А последнее всегда удобнее предоставлять начальству. Особенно молодому.
Дверь в дом открыла румяная, пышная и томная хозяйка лет тридцати. Зябко кутаясь в накинутый, на плечи яркий платок, она проводила его в комнату. Шагая за ней, Рябов уловил уютный запах трав. «Ромашкой волосы моет. Знает толк! Попик-то, видно, не дурак в этом деле…»
Ксендз, высокий мужчина, с редкими волосами, был уже одет и сидел за круглым столом, покрытым аккуратной скатертью в синий цветочек. Он посмотрел на Рябова, встал, кивком приветствуя его, а потом быстро и властно взглянул на женщину. Та безропотно вышла.
– Слушаю пана пулковника. – Ксендз жестом предложил гостю сесть.
– Я не полковник, – строго поправил Рябов, а сам никак не мог придумать, как обращаться к ксендзу. Святой отец не для работника НКВД. Гражданин? Уж слишком по-граждански. Решил никак не обращаться. Местоимения хватит.
– Но пан есть высокий военный чин, а это для меня – пулковник. – Ксендз говорил почтительно, а сам так и сверлил маленькими глазенками. – Слушаю, пан пулковник!
– Прошу ключи от костела.
– А зачем пану ключи от храма?
Этот вопрос Рябова удивил. Он уже привык, что им лишних вопросов не задают, а делают то, что необходимо.
– Нужны. И вы нам тоже нужны. Пойдемте.
– Это невозможно. Я хвораю…
– Как невозможно? Болеете? – не нравился такой разговор Рябову.
– Так есть, пан, болею.
– Хорошо, тогда дайте ключи.
– И это невозможно. Я… как это… не имею прав. Пан должен понимать. У меня тоже начальники. Невозможно…
Рябов даже сразу не нашелся от удивления. Ну и ну. Работнику органов отказывает. Что-то здесь не то.
И это твердое упрямство в глазах.
Ксендз, воспользовавшись паузой, сам перешел в атаку.
– А зачем пан решил отомкнуть костел? – спросил он все таким же мягко-послушным тоном. А Рябов снова подивился. Что ж он, иезуит проклятый, не знает, что костел не заперт? Крутит, как пить дать, крутит.
– Чем вы больны? – настолько строго, насколько ему позволяли разбитые губы, спросил Рябов.
– Лихорадкой, проше пана… Может, чашечку кавы? Эльзя!