Жизненные воззрения Суворова отличались большей цельностью. Всецело отдавшись воинской службе, имением своим он не интересовался вовсе. Он не ударил ни одного солдата, а тогда это было непостижимым чудом. Поистине, он видел в своем гренадере человека, соотечественника и презирал ложный дворянский либерализм, так едко осмеянный Давыдовым в «Современной песне»:
А глядишь: наш Мирабо
Старого Гаврило
За измятое жабо
Хлещет в ус да в рыло.
А глядишь: наш Лафает,
Брут или Фабриций
Мужиков под пресс кладет
Вместе с свекловицей...
Какой-нибудь генерал Измайлов четверых дворовых людей, служивших ему по тридцать лет, променял на четырех борзых собак помещику Шебякину, Грибоедов намекнул в «Горе от ума» на этот чудовищный, но вовсе но выходящий из ряда вон факт, а, наоборот, обусловленный убеждением, что крепостной — предмет неодушевленный, а каждый помещик самодержавен.
В армии такой крепостник был не кем иным, как Скалозубом, и на все попытки суворовских выучеников потеснить фридрихо-прусские порядки и ввести в войсках разумное обучение и воспитание солдат — не более того — отвечал с той свирепостью, какая отражена еще в первой редакции бессмертной пьесы Грибоедова:
Избавь, с ученостью мы много взяли все-то,
Бог вам премудрость ниспошли,
Дают ли ордена за это?
Давай ученье нам, чтоб люди в ногу шли.
Я школы Фридриха, в команде — гренадеры,
Фельдфебеля — мои Волтеры.
Только в среде декабристов думали о решительной ликвидации крепостного права, об уничтожении или хотя бы ограничении самодержавия. Но, по известному выражению Ленина, узок был круг этих революционеров и были они страшно далеки от народа.
А народ копил ненависть к своим угнетателям, она прорывалась поджогами помещичьих усадеб, крестьянскими волнениями. Народ оглядывался вокруг и, когда видел в барской среде человека близкого себе по языку (такие царские генералы, как Винценгероде, вообще не знали ни единого русского слова, аристократическое же русское дворянство и говорило и писало главным образом на французском), по жизненным привычкам, человека, подобно Суворову, учившего солдат на войне самой спасительной науке — «науке побеждать», то навсегда отдавал ему свое сердце.
Вот почему такое любовное, братское прощание Суворова со своими солдатами вызвало восторг Давыдова. И вот почему благодарность Суворова гренадерам за то, что именно они дали ему боевые ордена, подразумевало также его отказ признавать источником этих наград ненавистного ему Павла I с его высочайшими на этот счет рескриптами.
Повторим только снова и снова: Суворов не мирился с негодной системой военного образования, с плац-парадным направлением, выраженным словами безмозглого цесаревича: «Война только портит войска». Суворов видел в Павле сумасброда, губящего русскую военную силу. Но этот протест фельдмаршала замирал у подножия идеи самодержавия, которое для него было свято.