Но сердце народное неподкупно, и в войсках гремело: «Приехал Кутузов бить французов».
Из действующей армии Батюшков пишет Гнедичу: «Скажи Крылову, что ему стыдно лениться: и в армии его басни все читают наизусть. Я часто их слышал на биваках с новым удовольствием».
Хочу отвлечься от картины, возникшей в моем воображении при редактировании последнего очерка Полякова. Слова Батюшкова о Крылове поразили меня и многое сказали о реальном литературном процессе той эпохи.
Мы говорим «классика» и часто обозначаем этим понятием нечто академическое, олимпийское, чуть ли не надзвездное и будто бы противостоящее злобе дня. Между тем русская классическая литература была более злободневной, чем газеты или императорские рескрипты. В ней бился пульс времени. Она чутко, даже если и иносказательно, отзывалась на события времени.
Батюшков упрекает Крылова в лености, пишет об успехе его басен на фронте совсем так же, как и нам приходится иногда сожалеть о творческой паузе у любимого писателя.
Но Батюшков был не совсем прав. Крылов потрудился в ту пору немало, и влияние сделанного им было огромно. Его басни вторгаются в самые насущные проблемы ведения войны, изобличают, советуют, требуют.
«Раздел», например, негодующе указывает на генеральские распри в «главной квартире» и предлагает «общую беду встречать дружней».
«Кот и повар» ратует за назначение Кутузова главнокомандующим, хотя царь того не желал. Крыловские афоризмы в списках доходили до читающего общества, повторялись тысячью уст и, бесспорно, помогли призванию Кутузова на пост военного вождя российских сил.
В «Вороне и курице» Крылов смело оправдывал приказ фельдмаршала: «И на погибель им Москву оставил».
А уж о басне «Волк на псарне» и говорить нечего. Ее знала вся армия. А однажды — и этот факт, кажется, малоизвестен — эту басню прочитал сам Кутузов перед строем прибывшей под его команду резервной дивизии.
«Ты сер, а я, приятель, сед!» — громко выкрикнул главнокомандующий и, на этих словах неторопливо сняв белую фуражку, провел рукой по своим сединам.
Из груди солдат и офицеров вырвалось слитное громовое «ура!». И долго еще в армии шла молва о том, как Кутузов читал басню Крылова.
Широко, как я уже сказал, пошли в армии песни Ф. Глинки. В припеве его марша «Мы вперед-вперед, ребята, с богом, верой и штыком» вдруг не оказалось царя. Редкое происшествие по тем временам. Но песню пели, в разных полках на разные мотивы, вскоре, она возникла заново — на маршевый лад, под нее ходили строем, и в тот вечер, когда я заканчивал редактуру последнего очерка Полякова, мне казалось: оркестр с серебряными трубами отбивал именно ее бравурный ритм.