– Пойду посмотрю, что там за домом, жди здесь, – сказал Рыжков.
– У тебя граната при себе? – спросил я.
– Даже две. А ты смотри в оба, – предупредил он и пошел.
Я стал разглядывать дом и заметил, что на первом этаже открыто одно окно: значит, кто-то здесь есть. И тут же из раскрытого окна донесся сильный аккорд – играли на пианино. Всего можно было ожидать – только не этого, здесь, в горах, на заброшенной вилле.
Первые аккорды пролетели в тишине, как обещание. В прозрачном утреннем воздухе пианино звучало, как колокол. Что это за мелодия? Горло перехватило, я сел, прислонившись к каменной статуе, и увидел, как наяву, профиль откинутой назад женской головки, ищущей забвения в тревожных звуках сонаты – или зовущей на помощь? Я чуть было не назвал ее по имени: «Кларина!» Чем она так встревожена? Почему она здесь, в горах, в чужой стране – Австрии? Я пожалел, что со мной нет полковника и некого подтолкнуть локтем и шепнуть одно только слово: «Кларина!». «Да, – ответил бы он, – так играла Кларина… Но тише, давай послушаем. Она играет прекрасно, по-особому».
Кларина играла, и я слышал, как бьется ее сердце, ощущал ее дыхание. Я видел ее за пианино и уже не опрашивал, как она сюда попала. Внезапно пьеса оборвалась вибрирующим звуком. Наступила тишина – глубокая, зловещая. Я почувствовал, что сейчас что-то произойдет. Дрожь пробежала по телу. Я готов был броситься к окну, просить, чтобы играли дальше но тут искра блеснула в недрах комнаты, и меня ударило в грудь. Как гром среди ясного неба, в ушах хлопнул глухой выстрел, и я еще успел увидеть, как из окна выпрыгнули две фигуры. Потом шпиль на доме закачался и провалился куда-то в пропасть, а я обнял каменную статую, но земля ускользала из-под ног с головокружительной быстротой.
…Я очнулся вдруг, как будто вынырнул из-под воды. Острый камушек впился мне в щеку, а рот был как будто набит солью. Попробовал шевельнуть языком – не могу. Скосил глаза и увидел красную полоску – она свешивалась у меня изо рта на песок. Она-то меня и держит, как на привязи, решил я и хотел было порвать ее рукой, но попал во что-то мокрое и теплое: кровь!
Вокруг все было как прежде: тот же дом со шпилем, та же каменная женщина, что не хотела меня поддержать, когда я падал, и то же раскрытое окно. Потом подбежал Рыжков, оттащил меня к мотоциклу, уложил в коляску, приговаривая: «Вот идиотство!» Заверещал мотор, начался бесконечно долгий путь, и я то и дело проваливался куда-то в пропасть.
Еще раз я пришел в себя в медчасти, услышал голос командира бригады, он говорил, что меня надо немедленно в госпиталь. Голос полковника Покровского спросил: