Все же я не обнял ее, чтобы дедушка нас не увидел… Впрочем, желание это было скорее всего навеяно весной, легким ветерком, пробегающим по лесу, нежными лучами солнца.
В последующие дни Габриэла избегала входить в мою комнату. Она часто запиралась у себя и часами сидела одна. А вечером накидывала пальто и отправлялась в лес, к своему дубу.
Там я и встречал ее, и мне находилось местечко под дубом, и я спрашивал:
– Что делается в Австрии?
– А тебе нравится Австрия? – спросила она однажды.
– Вот если бы она называлась Габриэлой, а Габриэла – Австрией…
Она пожала мне руку своими гибкими пальцами.
– А у вас там – как?
– Как дома!
– У вас должно быть красивей, чем у нас. Наверное, дубы у вас – огромные, больше наших. Какова страна – таковы и деревья.
– У нас и редиска растет быстрее: за месяц – с голову!
Она рассмеялась, как ребенок, но вдруг разом помрачнела и проговорила:
– А я думала, что мне уже больше не смеяться.
– Почему?
– Не спрашивай, все равно не скажу.
– Вот, я, например, сколько пережил, а смеяться не разучился.
– Еще неизвестно, кто больше пережил.
– Ого! А я и не знал, с кем имею дело. Позволь тебя спросить: ты что, была на фронте, ты стреляла в людей?
– Для некоторых, может, достаточно все это просто видеть.
Я пристально посмотрел на нее, пытаясь понять, насколько она откровенна.
– Габриэла, скажи, пожалуйста, ты то же самое говорила, когда немцы были под Москвой?
– Что – то же самое?
– Ну, я понял, что ты против войны…
– И не ошибся. Только в то время мы мало что понимали.
Наступило молчание – каждый погрузился в свои мысли. Наконец я спросил ее, не случалось ли ей при встрече с незнакомым человеком вдруг почувствовать, что она его уже видела когда-то?
– Работа воображения. Услышанное и прочитанное собирается в образы. Да, мне случалось. А почему ты спрашиваешь?
– Потому что я тебя давно знаю. Может, по тургеневским романам… А теперь вот увидел наяву.
– Это что, русский писатель?
– И французский, и немецкий. Он для всех писал.
– Как холодно… – сказала она, поеживаясь в своем пальтишке. – Ваши завтра уезжают?
– Да. И я тоже – через пару деньков. Завтра должен приехать наш доктор, и я отправлюсь восвояси – может, даже с ним вместе.
– На войну?
– На войну.
– И будешь убивать людей?
– Фашисты – не люди. Она опустила голову и сказала:
– Солнце садится…
– Тень упадет на землю, тень возьмет нас в плен, – подхватил я ей в тон. У меня было впечатление, что мы разыгрываем сцену из пасторали, написанной лет сто назад.
Она вскинула голову и взглянула на меня внимательно:
– Знаешь что? Мне сейчас это пришло на ум: люди все же не настолько разные, чтобы не понимать друг друга. В конце концов они всегда могут договориться. Так ведь?