Теперь поднял брови Батлер. Он удивился, как дама не рассмотрела, что перед ней настоящее произведение искусства, но потом вспомнил свою жену, которая вообще не разбиралась в искусстве, но это не мешало ей быть для него самой притягательной из всех женщин.
– Однако… – протянул он.
– А вы уверены, что эта картина столько стоит? – спросила дама. – А кто эти двое прощелыг? По виду они настоящие жулики, а не джентльмены. Скупщики краденого! Угадала?
Тут удивление Батлера сменилось плохо скрытой насмешкой.
– Скупщики краденого? Да это же знаменитые Клайв Тректон и Генри Моринд, владельцы художественного салона «Блу Арс», одного из самых престижных в Сан-Франциско. Простите, а разве вы не с ними пришли?
Дама помотала головой.
– Впервые в жизни их видела! – проговорила она. – Мы встретились на лестнице.
Ретт Батлер был слегка озадачен, но не подавал виду, что удивлен.
– В таком случае…
Он вскочил настолько галантно, насколько ему позволял возраст.
– Чему обязан честью?..
Дама снова достала сигарету, прикурила и выпустила в сторону тонкую струйку дыма.
– Ваша служанка только что подтвердила информацию, полученную мной от привратника, которого я спрашивала немного раньше. Но теперь я хочу спросить вас, как хозяина этого дома. Ведь у вас пустует мансарда?
– Мансарда? – удивился Батлер. – Да-да, мансарда, – кивнула дама. – Та, что наверху. Пока вы тут с господами обсуждали достоинства этого полотна, я прогулялась по вашему дому… Прекрасное здание, хотя и слегка запущенное, должна я вам сказать…
Батлеру внезапно захотелось рассказать этой незнакомке, как пуста стала его жизнь без яркой, непредсказуемой Скарлетт, как он пытался заполнить эту пустоту вином, как дети из-за этого стали навещать его все реже, как тяжело ему было вновь вернуться к реальной жизни и работе. Конечно, богатство Ретта не нуждалось в постоянном пополнении – ему осталось недолго жить, а наследства с лихвой хватило бы на беспечную жизнь детей. Но именно работа, постоянные визиты управляющего, который обязан был советоваться с хозяином, помогли Ретту не утонуть окончательно в омуте, в который его повергло одиночество. В настоящий же момент Ретту все больше хотелось уйти от дел, посвятив остаток жизни тому, на что нечасто находилось время в бурной молодости – книгам и искусству.
Был в последние годы в жизни Ретта и такой период, когда он весь отдавался музыке, и тогда в его доме, в длинной зале с решетчатыми окнами, где потолок был расписан золотом и киноварью, а стены покрыты оливково-зеленым лаком, устраивались необыкновенные концерты: величавые тунисцы в желтых шалях перебирали туго натянутые струны огромных лютней, негры, скаля зубы, монотонно ударяли в медные барабаны, стройные, худощавые индийцы в чалмах сидели, поджав под себя ноги, на красных циновках и, наигрывая на длинных дудках, камышовых и медных, зачаровывали (или делали вид, что зачаровывают) больших ядовитых кобр и отвратительных рогатых ехидн. Резкие переходы и пронзительные диссонансы этой варварской музыки волновали Ретта в эти моменты не менее, чем прелесть музыки Шуберта, дивные элегии Шопена и даже могучие симфонии Бетховена.