— В чем дело, Мэнсон?
В голосе Крозье не слышится раздражения, которому он дал волю в разговоре с вахтенным и лейтенантом. Он говорит бесцветным, спокойным и уверенным тоном человека, в чьей власти выпороть и повесить своего подчиненного.
— Это все привидения, капитан.
Для столь крупного мужчины голос у Магнуса Мэнсона по-детски тонок и слаб. Когда в июле 1845-го «Террор» и «Эребус» останавливались в заливе Диско у западного побережья Гренландии, капитан сэр Джон Франклин счел нужным уволить из экспедиции четырех человек: рядового морской пехоты и матроса с «Террора» и парусника и оружейника с «Эребуса». Крозье высказался за увольнение матроса Джона Брауна и рядового морской пехоты Эйкина со своего корабля — они были немногим лучше инвалидов и совершенно зря нанялись на судно, идущее в такое тяжелое плавание, — но впоследствии он пожалел, что не отправил домой и Мэнсона тоже. Если этот здоровенный парень еще и не повредился рассудком, то уже настолько близок к помешательству, что разница практически не ощущается.
— Ты знаешь, что на «Терроре» нет привидений, Мэнсон.
— Да, капитан.
— Посмотри на меня.
Мэнсон поднимает голову, но в глаза Крозье не смотрит. Капитана изумляет, что на таком большом мясистом лице — и такие крохотные блеклые глазки.
— Ты отказался выполнять приказ мистера Томпсона носить мешки с углем в котельную, матрос Мэнсон?
— Нет, сэр. Да, сэр.
— Ты знаешь, каковы последствия неподчинения приказам на этом корабле?
У Крозье такое ощущение, будто он разговаривает с малым ребенком, хотя Мэнсону по меньшей мере тридцать лет.
Лицо матроса светлеет, словно он услышал вопрос, на который может дать правильный ответ.
— О да, капитан. Порка, сэр. Двадцать плетей. Сотня плетей, коли я не подчинюсь приказу вторично. И повешение, коли я ослушаюсь настоящего офицера, а не какого-то там мистера Томпсона.
— Совершенно верно, — говорит Крозье. — Но известно ли тебе, что за проступок капитан может также наложить любое наказание, какое сочтет нужным?
Мэнсон смотрит на него сверху вниз, с недоумением в светлых глазах. Он не понял вопроса.
— Я имею в виду, что могу наказать тебя по своему усмотрению, матрос Мэнсон, — говорит капитан.
На мясистом лице отражается облегчение.
— О да, истинная правда, капитан.
— Вместо двадцати плетей, — говорит Френсис Крозье, — я могу приказать запереть тебя в мертвецкой на двенадцать часов, без света.
От лица Мэнсона, и без того бледного, отхлынуло столько крови, что Крозье приготовился отступить в сторону, если здоровенный парень грохнется в обморок.