Следует заметить, что засада была выставлена с ведома местного участкового, который уже и не рад был, что связался с московским визитёром. Да и неудивительно – если участковый всеми фибрами души стремился навести в районе порядок, то Цимбаларь, пусть и неумышленно, нёс с собой диссонанс и хаос.
Миновали уже вторые сутки с того момента, как в поле зрения опергруппы появился Марат Желваков, почти сразу же отождествлённый с мифическим Гладиатором, но интенсивная охота, открытая на него, пока не дала никаких результатов. Ловчая сеть, сотканная стараниями Кондакова, Цимбаларя, Вани и присоединившейся к ним Людочки, раз за разом приносила лишь сор, хлам да пену морскую.
Если какая-то перспективная ниточка и появлялась, то вилась она недолго и всё заканчивалось очередным пшиком. Следовало отдать Желвакову должное – таиться он умел, причём не только от правоохранительных органов, но и от своих собственных сотоварищей по ремеслу… Одним словом – рысь сибирская!
В очередной раз Цимбаларь шёл в засаду без всякого энтузиазма, лишь бы отбыть дохлый номер, им же самим и предложенный (ох, как верна старая русская поговорка «Любой почин наказуем», впоследствии почему-то переделанная на иноземный лад).
Дабы не скучать этой ночью, он захватил с собой бутылку водки, а в дополнение к ней собирался заказать сговорчивую подружку, которая по цене вписалась бы в скромный бюджет опергруппы, а по качеству соответствовала бы чему-то среднему между Настей Волочковой и Шерон Стоун, конечно же, в их лучшие годы.
Близилась полночь, но в щели между шторами пробивался какой-то неестественный, призрачный свет, по отзывам очевидцев, переживших клиническую смерть и побывавших-таки на скорбных берегах Ахерона, напоминавший зловещее сияние, испускаемое плевком сатаны, упавшим в районе Стигийских болот приблизительно пятьсот миллионов лет тому назад.
Сделав соответствующий заказ (к сожалению, все фигуристые блондинки были в разгоне и пришлось выбирать между пухленькой брюнеткой, скорее всего, крашеной, и сухощавой шатенкой) и попутно сбив цену аж на пять баксов, Цимбаларь отправился на поиски пригодной для возлияния посуды. Зная нравы нынешних жриц любви, он собирался до их прибытия хотя бы уполовинить бутылку, чтобы потом вообще не остаться с носом.
Под строгими взглядами иконописных апостолов Цимбаларь ощущал себя немного не в своей тарелке, но это муторное чувство должно было улетучиться где-то после третьей рюмки.
Приняв на грудь первые сто грамм и закусив завалявшимся в кармане леденцом, он стал морально готовить себя к встрече с питерскими шалашовками, чей разнузданный нрав был известен далеко за пределами города трёх революций.