Генерал глянул на часы, кивнул:
– Это ваша компетенция, полковник. Подключите Глеба Максимовича, Рудольфа Олеговича – и вперед. После обеда ко мне. Все ясно?
Синельников и Зинченко молча встали из-за генеральского стола с отечественной аппаратурой интеркома, телефоном «горячей линии» и многофункциональным телефоном японского производства.
Впервые это чувство посетило Матвея на Казанском вокзале, когда он появился там в кассовом зале, чтобы взять билет до Рязани. Чувство можно было выразить двумя словами: тучи сгущаются! Откуда оно взялось, Матвей не мог объяснить, но интуиции своей доверял полностью. Что-то изменилось вокруг, сдвинулись массивы неосознанной информации, создавая вибрации полей, которые улавливались где-то в глубинах психики неизвестными датчиками, и у Матвея как бы открылся третий глаз, позволяющий ему видеть контуры будушего.
Размышляя о том, почему он не поехал в Рязань, чтобы проведать Кристину, на машине, а выбрал поезд, Матвей взял билет и отошел в угол зала, за колонну, где на ворохе узлов сидел краснорожий детина и уплетал колбасу, отламывая от батона огромные куски. Ел он так смачно, что Матвею самому захотелось перекусить, поэтому он не удивился, заметив еще одного наблюдателя – пацана лет десяти, одетого бедно, но в аккуратно заштопанные и чистые шортики и майку, который во все глаза смотрел на пирующего Гаргантюа. А когда парнишка подошел ближе, Матвей понял, что тот увечный: правая нога не разгибалась, и он ее подволакивал.
Глядя, как он смотрит в рот краснорожего, Матвей судорожно сглотнул подступивший к горлу комок и хотел было намекнуть детине: поделись, мол, с ребенком, – но передумал и полез в карман за деньгами. И тут краснорожий вдруг протянул руку и дал мальчишке подзатыльник, так что тот врезался головой в колонну.
– Иди отсюда, ворюга!
Парень, однако, не заревел, хотя на глаза навернулись слезы. Завозился, с трудом вставая на ноги, и поковылял по залу, не оглядываясь. В душе Матвея что-то сгорело, жар хлынул к щекам, перехватило дыхание, и он с трудом сдержал готовое вырваться рыдание, будто это ему сделали больно. Шагнув к детине, привычно выбрав точку удара, он вдруг подумал: краснорожий «коммерсант» его не поймет, что бы он ни сделал, и Матвей произнес тихо, но четко одно-единственное слово:
– Ублюдок!
Детина подхватился было с узлов, чтобы дать достойный ответ, но глянул в глаза Соболева, светящиеся ледяной синью, и в растерянности плюхнулся на свои мешки и узлы.
Мальчишку Матвей нашел за киоском с коммерческим набором: парень сидел съежившись на полу, плечи его вздрагивали. Матвей присел рядом на корточки, дотронулся до худенького незагорелого, несмотря на лето, плеча. Мальчишка вздрогнул, отодвинулся, оглянувшись на незнакомого дядю, и, видимо, что-то в лице Матвея поразило его, потому что он широко распахнул глаза, из которых брызнули слезы, и приоткрыл рот, готовый уйти, если прогонят.