– Спасибо, Ги. – Эмма встала. – Дозволительно ли мне выходить?
Он пожал плечами.
– Теперь-то тебя незачем держать в плену.
Она закуталась в покрывало. Сказала, что хочет оглядеть поле боя.
Когда они вышли в город, ее оглушил шум. В Шартре был траур, но в то же время сколько счастливых лиц! Город ликовал, звонили колокола, и это было тем более странным, что многие дома еще стояли заколоченными, а из верхних окошек выглядывали изуродованные лица больных. Они тоже махали руками и улыбались. Кабачки были полны, люди вином праздновали победу. Толпу расталкивали монахи, несшие носилки с ранеными. Церкви превратились в лечебницы и одновременно в места, где люди возносили мольбы за спасение.
«Это же мои соотечественники, – думала Эмма, – я должна радоваться с ними. Ведь я же не хотела, чтобы этот город превратился в пепелище».
И тем не менее на душе у нее было горько. Она была чужая среди этой толпы, она хотела уйти отсюда, хотела воочию увидеть место поражения тех, кого она уже считала своим народом – нормандцев.
На открытом пространстве у Новых ворот в тени башен она заметила клетку на повозке. В ней, уронив голову на колени, сидел человек. Что-то эта картина ей напомнила. Она слабо ахнула, схватившись за сердце. Ги проследил за ее взглядом.
– Это тоже норманн, граф Герберт Санлисский. Говорят, он хотел препятствовать Ролло идти на Шартр.
Херлауг! Он в трудный момент оказался верен Ролло.
Эмма протиснулась сквозь глумящююся толпу. Херлауг сидел, опустив голову на колени. Эмма не узнала бы его по этой гриве спутанных, наполовину седых волос. Окликнула, назвав его скандинавским именем.
Херлауг медленно поднял голову. У Эммы сжалось сердце при виде его изуродованного лица. На месте одного глаза зияла страшная темная рана. И все же он попытался улыбнуться ей.
– Птичка! Я ведь хотел…
– Я знаю.
Внезапный порыв заставил ее протянуть сквозь прутья решетки руку, но Ги быстро схватил ее, увлек в сторону.
– Не хватало, чтобы шартрцы поняли, кому ты сочувствуешь. В городе столько убитых… Толпа могла бы разорвать тебя.
Они вышли из города. В золотистом от заката небе кружило воронье. В воздухе аромат нагретых солнцем трав смешивался с запахом тления и сырой земли. Все пространство до реки было истоптано, сырая красноватая почва бугрилась, но трупы уже были убраны.
По просьбе Эммы Ги отвел ее в сторону леса, где хоронили язычников. Несколько сильных монахов сталкивали шестами и вилами в глинистый овраг раздетые тела норманнов. Снятые с них одежды, доспехи, оружие и шлемы были навалены в кучу, являя собой военную добычу. Эмма широко открытыми глазами глядела, как словно нечистоты сгребают в могилу трупы еще вчера внушавших ужас завоевателей с Севера.