— Это не оправдание; это даже не признание собственного проступка, — заметил Ласт.
— Отец, — проговорил Янус с неизменной почтительностью и учтивостью. — Обида нанесена королю Арису, за ним решение. Но если вам позволили говорить, пусть позволят и мне.
От неожиданной дерзости Ласт снова побагровел. Лицо Ариса смягчилось при виде волнения брата; король заговорил мягче.
— Что вы можете сказать в защиту Маледикта?
— Только лишь то, что поступки слишком часто трактуются неверно. Лишь то, что если я не обижен и не считаю, что со мной поступили неверно, хотя именно к моему горлу поднесли острие меча, то, быть может, никто не желал плохого.
Маледикт хотел улыбнуться, но сдержался, опасаясь, что его улыбка будет неверно истолкована. Однако же он был доволен и приятно удивлен — не тем, что Янус встал на его защиту, ибо иного он и не ожидал, а смелостью и одновременно остроумием его речи. Янус действительно изменился, научился осмотрительности, о которой сам Маледикт в минуты ярости забывал.
— Ты слишком самонадеян и непочтителен, Янус. Ставишь собственные заблуждения выше королевских, — проговорил Ласт. — Быть может, я ошибался, полагая, что ты готов к выходу в свет. Пожалуй, тебе не повредит еще год обучения.
Маледикт похолодел. Он не мог смириться с тем, что Ласт еще раз отберет у него Януса.
— Пусть останется, Мишель, — сказал Арис. — Лично я рад видеть того, кто столь предан товарищу. Скажите мне, Янус, вы обидитесь, если я не допущу Маледикта ко двору?
— Нет, сир, не обижусь, но буду огорчен. Вы мой король и мой дядя — а значит, не способны поступать неверно.
Маледикт еле сдержался, чтобы не захлопать в ладоши. Янус овладел тем, что оказалось не под силу ему самому: искусством циничных острот, балансирующих на грани между учтивостью и дерзостью.
— Неужели его слова снискали мне помилование? — спросил Маледикт, не в силах и дальше молчать.
Ласт открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Арис только отмахнулся от него:
— Если поклянешься — без оговорок, без тайного смысла, — что твой клинок при моем дворе останется в ножнах. И лишь боги знают, что теперь будут писать в газетах. — Арис понизил голос, шагнул ближе. — Только, Мэл, не забывай об осмотрительности.
— Клянусь, — Маледикт склонил голову. Он почувствовал, как рука короля замерла над ней, едва касаясь темных локонов. Услышал, как Ласт с отвращением фыркнул; увидел, как граф удалился, не сказав больше ни слова. Маледикт поднял взгляд на Ариса. Бледные глаза смотрели теперь на Януса, стоявшего слишком близко; у губ короля залегла небольшая складка. Король протянул руку и отвел Маледикта на несколько шагов в сторону.