Я построил целую цивилизацию своего внутреннего мира и без всякого Циолковского запустил ее в космос…
В общем, пил я три дня. Самым прозаичным образом. На четвертый день было чудесное, как личико красивой девственницы, утро. (Пошло выразился? Да пошли вы!) Спутанными клубками роились вокруг меня сочные воздушные струи. С далеких лесов и полей они принесли волшебную свежесть, насыщенную ветреными ароматами, и оттенили приторные миазмы моего дыхания. (Во рту говно! — говорил в таких случаях Вовочка.) Было по кайфу после нескольких потных дней хмельного угара в четырех стенах с видом из окна на четыре других стены, выпить внахлест — то есть стакан за стаканом, этого сладчайшего воздушного коктейля, захлебнуться его простой и одновременно совершенной истиной.
Я ждал Петруху на лавочке у собственного подъезда. Час, другой.
Голова дымилась, будто ее жарили на шампурах, не обрызгивая при этом ни вином, ни хотя бы водой.
Все мои члены были внешне прилеплены друг к другу, создавая, если смотреть со стороны, обманчивое впечатление объемной живой фигуры, цельной личности, но на самом деле я был разобран на тысячи частей, я был разбросан на миллиарды атомов, разлетевшихся по всей бесконечности, где при этом каждый атом мнил себя самостийной вселенной и ни при каких обстоятельствах не собирался возвращаться в альма-матер.
Еще издалека увидев Петруху, я неумело поднялся — ноги едва слушались, и, тщательно ступая, будто только учился ходить, двинулся ему навстречу. Из травы прыснули воробьи.
При чем здесь Петруха? — воскликнете вы. В чем сюжетная фишка? Сколько же можно нас морочить?!
Да ни в чем! Я вам не какая-нибудь мастерица дедуктивного жанра — в день по роману, кого хочу, того и замочу. Так много и вдохновенно врать могут только женщины, Бог мне свидетель! Я вам, как настоящий мужчина, чистый факт рассказываю, ё, чистый, как коньяк тридцатилетней выдержки, который пил вчера, а не по ушам тру, как эти телки писучие. Я литературных институтов, блин, не кончал, вместо этого я предпочитал кончать ночью на лавочке в центральном ялтинском парке. Если вы понимаете, о чем я… Да и не пустили бы меня в литературный с моей родословной…
Ну короче. Мы поздоровались. Он был такой же тяжелый, как и я. В его глазах философская скорбь.
— Как Аля? — безнадежно спросил я.
— Уф, еле вырвался. Дома такой трындец!
По той силе беспросветного отчаяния, которое он сосредоточил на кончике последнего слова, я понял, что шутки кончились.
Вчера мы пили вместе. И позавчера тоже…
Мимо с ревом рванули мальчишки на запыленной «девятке». Им вслед пролетел на дыбах мотоцикл.