Каждый вечер Элиза проводила в кабинете господина Розенберга. Они сидели друг против друга, между ними стоял большой английский письменный стол, на котором лежал диктофон и ящичек с алфавитом. Каждая буква была выведена на отдельном деревянном кубике.
Элиза не решалась посмотреть в глаза господину Розенбергу, требовательно повернувшемуся к ней. Скрестив руки на груди и откинувшись на спинку стула, она смотрела мимо него в окно. Окно было приоткрыто, ветер ритмично раскачивал занавески, они то надувались, то снова собирались в складки. Элиза подсчитывала секунды между отдельными порывами ветра. В это время голос господина Розенберга разносился по кабинету, он вещал с обычной, уже хорошо знакомой Элизе мягкой настойчивостью, с какой спасатели обращаются к жертвам несчастного случая. Элиза еще ни разу на него не отреагировала. Говорить – это было не для нее. Какие-то люди обмениваются словами, чтобы заслужить ответную улыбку, и некоторые фразы, словно в погоне, несутся друг за другом, будто желая прогнать собеседника прочь. Но, по сути, было совершенно безразлично, что, когда и как говорить. – Элиза видела в этом игру, при помощи которой люди убивали время. Люди жонглировали словами как стеклянными шарами, и если шары вдруг падали и разбивались, им вдогонку бросали новые – и ничего не менялось. Элиза молчала; она была горда собой, если целый день могла обойтись без единого слова. С бабушкой ведь тоже никто не разговаривал. Жители деревни погружались в каменное молчание, как только она приближалась к ним, но стоило Августе свернуть в улочку, ведущую к амбару, и скрыться из глаз, они тотчас открывали рты и принимались злословить о ней. Элиза была уверена, что бабушка умерла из-за этого. Никто из деревни не пришел на ее похороны, и перед могилой Августы пастор сам себе проговорил необходимые слова, сожалея, что в такой чудесный весенний день приходилось кого-то хоронить. Земля, которую сыпали на гроб, твердо и глухо стучала по дереву. Элиза все время смотрела на вырытую могилу, на гроб в ней, и в какой-то момент ей захотелось попросить могильщиков, чтобы они наконец остановились.
– Элиза, – произнес господин Розенберг, и еще раз погромче: – Элиза! – Его голос прозвучал резко. Он оперся обеими руками о край стола.
– Ты слишком много мечтаешь, – сказал он с упреком, словно желая напомнить ей о строгом запрете.
Господин Розенберг сложил из кубиков имя Элизы. Он вынул из ящика кубики с буквами ее имени и выложил их на середину стола, один за другим, будто построил стену.