Потом, поздно Ночью, она услышала шаги на лестнице. Он не прикрыл за собой дверь. В лунном свете, струившемся через чердачное окно, вырисовывался силуэт господина Розенберга. Элиза смотрела в его сторону, но не могла разглядеть его глаз. Одеяло было откинуто бесшумно. Его руки подхватили снизу ее тело и подняли его. Он спустился с ней по лестнице, крепко вцепившись в Элизу, как будто перестал скрывать свое отчаяние. Ее голова опустилась на подушку, которая была больше и мягче ее собственной, и ее удивило, что господин Розенберг закрыл глаза и сказал «О боже!», а затем «Тсс» и накрыл ее рот рукой, словно боялся, что его поймают.
Они лежали рядом, две половинки одной капсулы. Элиза положила голову ему на грудь, которая то поднималась, то опускалась; она видела во сне корабли, надвигающийся шторм, развевающиеся паруса.
На следующее утро Элиза приподнялась на постели, и из ее рта выкатилось слово «кровь». Захваченные врасплох этим словом и кровью на простыне, они с удивлением смотрели друг на друга, между ними повисло слово.
В этот день Юлия устало сновала по дому, сияя от чувства сопричастности. Ночью она расслышала осторожные шаги наверху. Поднявшись как по тревоге, она на цыпочках подошла к лестнице и успела заметить, как господин Розенберг с Элизой на руках скрылся в супружеской спальне. Торжествуя, что держит под контролем даже самые легкие шорохи, она еще несколько часов простояла внизу, надеясь на продолжение неожиданного события. Но этой ночью дверь больше не открылась. За завтраком она, как было заведено, обсудила с господином Розенбергом предстоящий рабочий день; Элиза торопливо съела бутерброды и пошла в шкоду. Чуть позже Юлия, как сообщница, поменяла в супружеской спальне постельное белье.
Голос господина Розенберга спиралью ввинчивался в Элизу и эхом отдавался внутри. Она не различала отдельных слов, они были лишь звеньями, которые связывали голос в единое целое и заставляли его звенеть в ней, будто она подходила для этого как нельзя лучше.
Умение говорить пришло вдруг, при помощи слов Элиза строила мостик над поверхностью стола. Она шептала нараспев, и господину Розенбергу приходилось наклоняться, чтобы понять ее. Она рассказывала об Августе и о зове морской раковины, который возвращал ее вечером к амбару, о сыновьях школьного дворника, которые на велосипедах давили колесами новорожденных котят и швыряли их в кусты, о похоронах бабушки, на которых Элиза была одна, и о глухом звуке твердой земли, падавшей на деревянный гроб.
Казалось, господина Розенберга совершенно не смущало, что там, где раньше спала его жена, появилась Элиза. Для Элизы это было неожиданным, ошарашивающим приземлением в незнакомом месте. Она видела, как ветер задувает в спальню широкие занавески Марии Розенберг, и вдыхала чистый, чуть пряный запах ее постельного белья. Ей стало легче оттого, что свое тело она делила теперь с господином Розенбергом, внимательно изучавшим его. Часть за частью она отдавала ему свое тело, как предмет, обладать которым ей уже не хотелось, испытывая облегчение оттого, что может от него избавиться. Она произносила короткие предложения и часто без причины начинала смеяться.