Песню услышали и в соседнем корпусе, где томились женщины. Она проникла и в глухие одиночные камеры, в одной из которых сидели Червяков и Дмитриев.
Червяков подбежал к узкому зарешеченному окну, закрытому снаружи дощатым козырьком, и стал внимательно прислушиваться.
- Петр Астафьевич, подите сюда!.. Поют "Смело, товарищи...". Это в общих камерах. Да, в общих камерах поют! Там, очевидно, произошла какая-то перемена.
В глазах Червякова загорелись огоньки; чем дольше он вслушивался, тем шире расплывалась по лицу радостная улыбка.
- Перемена?.. Это вполне естественно, особенно теперь, в настоящий момент, - улыбнулся Дмитриев. - Пожалуй, и мышь едва ли согласится сидеть без движения в этой каменной скорлупе.
- Все громче и громче поют, Петр Астафьевич, слышите? По-моему, там что-то большое произошло. Может, помощь подоспела, а?..
Дмитриев некоторое время молча вслушивался, затем тихо проговорил:
- Нет, Павел Иванович, это не помощь... Рановато ей, да и откуда она сейчас?.. Поют, вероятно, по какому-то другому случаю.
- Но ведь вся тюрьма поет!
- И что же...
Из соседней камеры послышался стук - это вызывали Червякова. Учитель подошел к стенке и стал тоже стучать.
В камере, откуда раздался стук, сидели Половинкин и Нуждин. Червяков установил с ними связь и все время поддерживал ее. Он заставлял Дмитриева расхаживать по камере, а сам в это время разговаривал с Нуждиным. Вот и теперь, прослушав выстукивание, он подошел к Дмитриеву и сказал:
- Нуждин передает, что это, по-видимому, песня протеста.
- Это его предположение? Да, конечно...
* * *
Надзиратели бегали, суетились, но песня все росла и росла, и казалось, раскачивалась и трещала тюрьма от ее силы.
Кто-то побежал за начальником.
Когда в сопровождении шести жандармов в коридор вошел начальник тюрьмы - низкий рыжеусый старичок, с отекшими мешочками под глазами, заключенные второй раз пели куплет:
Долго в цепях нас держали,
Долго нас голод томил,
Черные дни миновали,
Час искупленья пробил.
Начальник тюрьмы, постояв с минуту на пороге, прошел к двери восьмой камеры. Он молча кивнул коридорному надзирателю, давая знак открыть.
Старичок надзиратель возразил:
- Эту страшную кутерьму затеяли вон в той камере, - и он указал ключом на седьмую.
- Открой!
Надзиратель послушно вложил в замочную скважину ключ, повернул его и открыл дверь. В камере пели:
...Час искупленья пробил...
Заключенные стояли возле дверей. Увидев группу вооруженных жандармов во главе с начальником тюрьмы, теснее прижались друг к другу. Песня постепенно стала стихать.