– От бабушки покойной, наверное, осталась.
– А… Ну почитаем. На основе натуг’альной хны, объединяет наилучшие качества бальзама и стойкого сг’едства для окг’аски волос, укг’епляет ког’ни и заботится об их полноценном питании. Видишь, как полезно. Что тут еще? Экстг’акт листьев смог’одины и дуба, стеаг’иновая кислота, лимонная кислота, глицег’ин, цетеаг’иловый спиг’т, пг’едизолон, пг’опиленглеколь…
Унитаз шумно захлебнулся, зашипел, точно спустил кислоту, а не воду.
– Кстати, ты не думаешь, что и мне пог’а наконец тоже «пг’опилен» сделать. Хоть г’азочек, я уже на стенку лезу от неудовлетвог’ения…
«Пр-р-р-очь! Пр-р-р-рочь! Абр-р-р-рам! Кур-р-р-ра! Доктор-р-р-р!» – бесконечный список на букву «Р», нашу звонкую, рычащую, как пламенный мотор, родимый русский лакмус, всегда позволявший отсеять зерна от иноплеменных плевел.
* * *
Уже какую ночь я не спал, охваченный гибельной истерией. В бессонном изнурении все трогал нагант. Мучительная стадия – «вознесение наганта к виску». За ней следует «замирание духа» и червячное липкое «безволие пальца», потом глотку нарывает криком, я сдавливаю его, прокалываю кадыковым хрящом. Крик протекает рвотной кислотой в живот, сипит и пузырится в горле, я коротко упускаю огненную мочу в трусы и разрешаюсь «осматриванием барабана» – что было бы, нажми я на спусковой крючок. Как всегда, пустая камора.
Вот бессонница рухнула в кошмар, как в подпол.
Очнулся. За окном далекие грузовики лязгали железными костями в кузовах.
Сорвал штору. Луна выжелтила глаза, вскружила отвагой голову.
Отпрянул от окна. Не давая себе опомниться, крутанул барабан, приставил нагант к виску. Казалось, что твердой была одна голова, а ребра стали мягкими и при дыхании прогибались внутрь.
Я закричал пронзительно, чтоб заглушить страх тела. Это был исправно помогающий прием.
Господи, вся жизнь перед глазами!
Детсадовские манные, суповые годы. На старой фотографии я в костюме второго поросенка – розовый чепец с крахмальными ушами – маленькая бездарность, выплясывающая на новогоднем утреннике…
Клетчатая и в линейку унылая череда школьных лет, когда не знаешь, то ли в следующий класс перешел, то ли прозвище сменилось…
День рождения, страшный своей июльской датой. Одноклассники разъехались, кто куда, на моря или к бабушкам, я, неприкаянный, в праздничных шортах хожу по дворам, зазываю незнакомых мне детей, раздаю бумажки с адресом, уже не рассчитывая на подарки, а только на визит…
Вот кто-то из недругов в ноябре, когда окна уже были заклеены до весны, метнул в мое окно бутербродный огрызок. Масляной стороной он присох к стеклу и провисел до апреля. Вечером, садясь за уроки, я видел этот хлебный ломоть, выучил наизусть каждую его хлебную пору…