– «Двадцать больших амфор вина из Зенга привез Хаббакук Лал, десятая часть Великому Льву».
– Что такое Великий Лев? – спросил Лорен. Проснулся его охотничий инстинкт.
– Великий – имеется в виду превосходная степень, точнее величайший. Великий Лев, вероятно, титул царя или наместника города, – объяснила Салли. – «С травяных морей юга сто девяносто два больших слоновьих клыка всего в двести двадцать один талант весом, из которых десятая часть Великому Льву, а остальное отправлено за море на биреме Ал-Муаб Адбма».
– Талант – это сколько? – спросил Лорен.
– Примерно пятьдесят шесть фунтов веса.
– Боже, свыше десяти тысяч фунтов слоновой кости в одной доставке, – присвистнул Лорен. – Они, должно быть, были великими охотниками.
Мы обсуждали в подробностях каждую деталь надписи, и нетерпение Лорена проявилось снова.
– Давайте расправим еще кусочек, – предложил он.
– Это работа для специалиста, – с сожалением покачал я головой. – Кожа пролежала свернутой почти две тысячи лет. Она сухая и хрупкая и рассыплется, если мы что-нибудь сделаем неправильно.
– Да, – согласилась со мной Салли. – Только на этот один свиток мне потребуется несколько недель.
Ее самонадеянность ошеломила меня. Практические познания Салли в области палеографии и древних языков ограничивались тремя годами работы третьей ассистенткой Гамильтона, и я сомневался, чтобы она сумела сохранить и правильно подготовить к обработке кожу свитков. Она читала пуническую надпись с апломбом, с каким десятилетний ребенок читает Шекспира, и считала несомненным, что именно ей доверят контроль над величайшим в истории археологии собранием древних документов.
Она, должно быть, поняла, о чем я думаю, потому что на ее лице отразилась неприкрытая тревога.
– Бен, я буду делать эту работу?
Я постарался подсластить пилюлю. Мне никого не хотелось обижать, тем более любимую девушку.
– Работа очень трудная и большая, Сал. Я думаю, нужно пригласить самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива… может быть, Роджерса из Чикаго. – Я увидел, что лицо у нее вытянулось, губы задрожали, глаза затуманились, и торопливо продолжил: – Но ты, несомненно, будешь первым ассистентом.
Пять минут царила мертвая тишина, и за это время отчаяние Салли переросло в яростный гнев. Я видел, что приближается гроза, но был бессилен предотвратить ее.
– Бенджамен Кейзин, – начала она с обманчивой мягкостью в голосе, – я думаю, что вы самый отпетый негодяй из всех, с кем мне выпадало несчастье встретиться. Три долгих года я хранила полную и неизменную верность…
Тут она окончательно утратила власть над собой, и грянула буря. И хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я все равно восхищался ее сверкающими глазами, пылающими щеками и мастерским выбором язвительных обвинений.