– Александр Дмитрич, откажитесь от своего поста. Нельзя же в вашем состоянии управляться с такой державой.
– И не ведите на гибель нас, – добавил Милюков.
Стенограмма фиксирует общий возглас депутатов:
– Идите спать и как следует выспитесь.
Шингарев настаивал на принятии дозы снотворного. Все разошлись, только Протопопов еще сидел у Родзянки. Это было невежливо, ибо семья давно спала, хозяин дома зевал с таким откровением, словно спрашивал: «Когда же ты уберешься?» Но Протопопова было никак не выжить. Часы уже показывали полчетвертого ночи, когда Родзянко буквально вытолкал гостя за дверь.
– Все уже ясно. Чего же тут высиживать?
* * *
Сунув озябшие руки в неряшливо отвислые карманы пальто, под которым затаился изящный мундир шефа корпуса жандармов, министр внутренних дел, шаркая ногами, плелся через лужи домой…
«Обидели, – бормотал он, – не понимают… Изгадили и оплевали лучшие мои чувства и надежды. Неужели я такой уж скверный? Паша-то Курлов прав: завидуют, сволочи, что не их, а меня (меня!) полюбил государь император…»
Фонари светили тускло. Сыпал осенний дождик.
Девочка-проститутка шагнула к нему из подворотни.
– Эй, дядечка, прикурить не сыщется?
Глухо и слепо министр прошел мимо, поглощенный мыслями о той вековечной бронзе, в которую он воплотится, чтобы навсегда замереть на брусчатке площади – в центре России, как раз напротив Минина и Пожарского. «Они спасли Русь – и я спасу!» Но это произойдет лишь в том исключительном случае, если Протопопову удастся разрешить два поганых вопроса – еврейский (с его векселями) и продовольственный (с его «хвостами»).
Александр Дмитриевич, шли бы вы спать!
Ну что вы тут шляетесь по лужам?
Наконец, и ваша жена… она ведь тоже волнуется.
Спокойной вам ночи.