Если у Лесси был стройный аристократический склад головы, то у этой собаки голова была угловатая и неуклюжая. Если уши у Лесси грациозно стояли, как два близнеца, оба одинаково пригнутые вперед, то у этой собаки одно ухо было вывернуто и свисало, а другое, как у немецкой овчарки, стояло торчком — такие уши, что от одного их вида любого ценителя колли бросило бы в озноб!
Мало того. Там, где шерсть у Лесси отливала в изысканную чернь собольего меха, у этого неподобного пса были безобразные черные пятна, точно от ваксы, а где у Лесси пенился широкой волной сверкающий белый фартук, там у этого пса висели какие-то землисто-бесцветные космы, не то сивые, не то белесые. Лесси имела четыре белые лапы, а у этого только одна была белая, две другие — грязно-бурые, а четвертая — почти что черная. У Лесси был пышный хвост, грациозно продолжавший плавную линию спины, а у этого пса хвост выглядел каким-то нелепым придатком.
И все-таки Джо Керраклаф, едва глянув на собаку при отце, сразу все сообразил. Мальчик знал, что если иной искусник умеет так ловко «подменить» собаку, что плохие стати станут выглядеть у нее превосходными, то он может и наоборот — выставить превосходные стати дурными, особенно если этот человек — его отец, один из самых сведущих собачников на весь Западный Йоркшир.
В тот же миг он понял и смысл отцовских слов. Между собачниками, как между лошадниками: сказанное слово связывает, как контракт, и если оно дано, ни один настоящий собачник даже не попробует взять его назад.
И вот, зная это, его отец надумал, как ему вывернуться, не поступившись честью. Он не солгал. Он ничего не отрицал. Он только спросил:
«Скажи, похож этот пес хоть на одну собаку, какую ты можешь назвать своей?»
И пусть только герцог скажет:
«Нет, это не моя собака», и кончено: она уже больше не его.
И вот мальчик, его мать и его отец уставились на старика и ждали, затаив дыхание, пока он продолжал разглядывать собаку.
Но и герцог Радлинг тоже кое-что знал — он много чего знал. И он не ответил сразу же. Вместо того он медленно вышел вперед, при каждом шаге со стуком опираясь на свою толстую палку. И ни на секунду не спускал глаз с собаки. Медленно, точно во сне, он стал на колени, и его рука сделала лишь одно осторожное движение. Она приподняла переднюю лапу собаки и чуть повернула ее. Так он стоял на коленях подле колли, всматриваясь глазами, такими же понимающими, как у любого йоркширца. И эти глаза не глядели попусту на закрученное ухо, на бесформенные пятна, на угловатую голову. Зато они пристально глядели на нижнюю сторону лапы, рассматривая пять ее черных подушечек, пересеченных вдоль и поперек полузажившими рубцами там, где их раздирали шипы, где их ранили камни.