Луна зашла; Терри-авеню чернеет, как река. Ночь столь тиха, что слышен стук собственного сердца и шум воздуха, запертого в легких Белфорда. Вы оба стоите неподвижно, будто загипнотизированные раскатом магического грома. Изумление в глазах Белфорда медленно превращается в разочарование и муку. Если бы не шум крови в висках, вы бы, наверное, услышали, как рвется его сердце. Мелькает быстрая мысль: он может убить одним ударом, вы даже клапан нажать не успеете.
– Этот газ медведя вырубает, – предупреждаете вы.
Но Белфорд не собирается вас бить. Его руки болтаются, как сломанные марионетки; дыхание булькает, как каша в горшочке. Он начинает медленно мотать головой, и с каждым махом выражение боли на лице углубляется, как хирургический надрез.
Ваша рука опускается – медленно, безвольно… Пальцы разжимаются, баллончик падает на тротуар и, позвякивая, укатывается в сточную канаву.
Все понятно. Вы просто не можете. Как ни велик стоящий на кону банк, у вас просто не хватает духа. Ах, черт возьми! В чем дело, Пипи? Как только ставки повысились и пошла серьезная игра – вы спасовали, словно трусливый мексиканец! И что же теперь?
Слезы блестят в ваших глазах, как пораженческая ветрянка, как герпес капитуляции и ярости. Но еще до того, как первая судорога рыданий сотрясает ваши миниатюрные титечки, Белфорд разворачивается на тяжелых каблуках и уходит прочь. Он идет не оглядываясь – через Мэдисон-стрит, вниз по Терри-авеню, на юг, прочь от отеля «Сорренто» и спящих больниц, в сторону построек, принадлежащих сиэтлской епархии Римской Католической Церкви, углубляясь в дремотно-зеленый район, даже более темный и тихий, чем тот, где вы стоите.
Вскоре его силуэт превращается в тень, незаметную среди других, более громоздких теней. В той стороне нет ни ресторанов, ни телефонных будок, ни даже жилых домов. Куда он идет? Зачем? Он что, лишился рассудка? Неужели вы его сломали? Ваши кроссовки сами собой начинают подшаркивать в том же направлении.
Невнятная сила, которую невозможно разложить на простые эмоциональные компоненты, толкает вас за ним вдогонку. И тут, сквозь мерный прибой пульса и шумный плеск рыданий, до вашего слуха доносится зов. Этот зов – не имя, даже не слово, а нечто среднее между хрюканьем и чириканьем, как будто синяя птица удачи пытается высрать сливовую косточку. И доносится он сверху. Очевидно, кто-то пытается привлечь ваше внимание.
В ярком свете гостиничных коридоров вы различаете Андрэ, который сидит на лестнице перед окном второго этажа с выжидательным выражением на морде, с наконечником маминой клизмы, торчащим изо рта наподобие сигары Клинта Иствуда. Похоже, он ожидает дальнейших инструкций.