- Так не ребенок же я, Ксеня, чтобы сказкам верить! Объясни, какое иносказание, поверю. Объясни, например, почему ты зовешь меня спасать душу, когда Христос давно уже спас всех людей. И меня и тебя, значит. Ведь сказано же в библии, он для этого и был послан на землю, ради этого и принес себя в жертву!
Губы у Ксении тряслись: она дикими, страшными глазами смотрела на Алексея. А он безжалостно продолжал:
- Вот ты говоришь, бог призывает всех любить. Да, в одном месте написано, что надо любить, а в другом, наоборот, - ненавидеть. Слушай, что написано: "Если кто приходит ко мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и жизни своей, тот не может быть моим учеником". Как же так, Ксения, что же надо делать: любить или ненавидеть? Ну ответь. Скажи хоть что-нибудь!
Ксения вскинула на него жалкие, полные слез глаза.
- Не могу, не знаю. Значит, недостойна я понять мудрость святого слова. И не терзай меня... Если хочешь, я спрошу у проповедника нашего, у брата Василия, он разъяснит...
- Ничего он не разъяснит. Вот еще я задам тебе вопрос.
- Нет! - решительно сказала Ксения. - Вези домой, или пешком пойду.
- Ну, ладно, ладно, - ласково проговорил Алексей, - поехали. - Он пошел уже к двери, но не вытерпел, вернулся, снова раскрыл библию. - Ты все греха боишься, а ты не бойся, наоборот, греши больше, грешники богу угоднее праведников. Один грешник стоит девяноста девяти праведников. Да. Вот слушай: "Сказываю вам, что там, на небесах, более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии".
Был уже поздний вечер, когда Алексей привез Ксению домой. Он остановил мотоцикл на краю деревни, она соскочила на землю и, не обернувшись, не сказав ему ни слова, быстро пошла по дороге.
- Неужто ты так разобиделась? - спросил он, догнав ее.
- Нет, - сказала Ксения, - не могу я на тебя обижаться. Страшно мне.
Алексей обнял ее. Она обмякла под его рукой, заплакала, а потом прижалась губами к его жесткой щеке. От него пахло ветром, солнцем, потом, табаком - таким родным, знакомым, единственным на свете запахом, который был милей, слаще запаха всех цветов. Всхлипывая, Ксения целовала его глаза, лоб, губы. Целовала так, словно навсегда прощалась с ним. Затем повернулась и убежала.
Дома еще не спали. Приехала Евфросинья. Она сидела за столом, распаренная от чая с медом, что-то рассказывала улыбающимся отцу и матери.
- Голубка наша чистая пришла! - радостно сказала Евфросинья и поцеловала Ксению в лоб.