И в одну очередную шестимесячную ночь он взревел-таки четвертым местным медведем. Превысив служебные полномочия и использовав в личных целях нескольких оленей, добрался по льду до ближайшего материкового магазина. И уже через три месяца сидел в своем чуме над самоучителем братского языка.
Других самоучителей в тот день в магазине не оказалось. Но ему было все равно. Большой олень был уверен, что только непомерное учение выведет его из темной простуженной могилы в лихорадочный высший свет.
Ой, как нелегок был братский язык. Падежи, склонения, исключения. День и ночь, как заклинание читал Б.О. свои молитвы: «жи» и «ши» пиши через и…», “рос/раст”, “гор/гар”, «Стеклянный, оловянный, деревянный…»
Через два года ежедневных четырнадцатичасовых занятий великим и могучим братским языком специфичные знания из Большого оленя полились через край, и тогда он послал на большую землю большую статью для большого филологического журнала, претенциозно назвав ее «О некоторых больших несообразностях в братском языке».
Статью напечатали на удивление. А еще через три года нежданно-негаданно Большой олень был приглашен на первую в его жизни лингвистическую конференцию. И еще через пятилетку был официально признан лучшим знатоком братского языка.
Когда же перманентная экономическая война с братьями как бы закончилась, то кого, как не его – знатока такого – было направить на улучшения всякого рода отношений. Так Большой олень и вырвался из пожизненной ссылки. Так и стал и официальным, и полномочным, и чрезвычайным…
И все пошло как по писанному: небоскребы, полдники, фестивали…, цветы, мрамор, панбархат… Но иногда он все же тосковал по своему административному, удаленному от шума городского чуму. Думал, что, наверное, неплохо было бы там на настоящих моржовых шкурах оттянуться месячишко другой с какой-нибудь вот такой вот братской сукой.
И Большой Олень, глядя на экран, раскатал губы по полной программе. Представил себе, как Катя в заячьем комбидрессе, горячая, тускло блестящая в лучах костра, подносит ему копыто медвежьей крови. Он медленно пьет соленую вязкую жижу. Чувствует, как эта кровь бросается ему в голову. А Катя намазывает его тело тюленьим жиром. Сидящий за ширмой шаман все чаще и чаще бьет в бубен…
– И зачем я эта девочка убрал? – заехал под дых телевизору Зураб. – Не заработал на ней ничего. Ни одна копеечка. Только два поцелуй. А кто-то другой эта девочка сейчас имеет… Имеет и имеет… Имеет и имеет… Шалава…
Всю жизнь за сотни километров от столицы и за тысячи от Лафландии Зураб мечтал выбиться вверх, прославить свой род потомственных среднегорных чабанов. И с самого детства шаг за шагом продвигался он к заветной цели.