– Лука – дурак, – жаловалась я. – Он ведь жизнь родителям поломал! А у Терисы вчера еще одно несчастье приключилось: их отдел сократили. Ей, конечно, страховка положена за сына, без денег она не останется. Но дело не в деньгах! Когда человек всю жизнь проработал на одной и той же фабрике, для него увольнение все равно что ампутация.
– Что за фабрика? – спросил Пол.
– Знаешь, ватные палочки, которыми в ушах ковыряют? Вот они их делали. А теперь все производство переводят в Китай.
– Ты ходила к Терисе?
– Ей со мной тяжело. Она как на меня посмотрит, сразу Луку вспоминает. А тут еще Джо орет, что она сына сгубила: записала его в детстве в бойскауты, вот он и свихнулся на поиске приключений.
Плохое настроение – как бег под горку: чем дальше, тем труднее остановиться.
– Всех ненавижу, – ворчала я. – Книжка в России вышла – хоть бы один критик заметил.
Пол улыбнулся:
– Да, без критиков счастья нет.
– Тебе хорошо говорить! Знай себе урок из тюрьмы вытаскивай! А мне надо как-то прославляться.
– Зачем?
– Хочу себе памятник.
– Ты его в гроб, что ли, с собой положишь?
– Да! Будем лежать в обнимку.
Пол меня разозлил. Когда он позвонил, я была рада выбраться куда-нибудь. Все утро слонялась без цели по дому. На столе – горы рукописей, в ежедневнике – список дел. Зэк уехал, Барбара выходная… Но Пол не умел правильно сочувствовать.
– Что говорили на панихиде про Луку? – спросил он.
– Все то же самое, что у других: «Мы понесли невосполнимую утрату».
– Врали?
– Друзья, родители и редактор – нет. Остальные просто отмечались для галочки.
Пол разгладил салфетку на колене.
– Интересно, что люди будут думать на наших панихидах? Не говорить, а именно думать?
– Не знаю, – буркнула я.
Он усмехнулся:
– Самое обидное, что наши достижения никому не нужны. Никто не подумает: «О, как жалко, что Пол умер, – он был так богат!» или «Я не перенесу этого – ведь у него было столько женщин!»
– К чему ты это говоришь?
– Это не я, это Стивен Кови[14]. Он пишет, что итог нашей жизни лучше всего виден на панихиде. Нас будут оплакивать только те, кто нас любил. Твоим читателям по фиг, знаменита ты или нет. Никто не станет думать: «Как грустно – ведь про нее в „Космополитене“ писали!» О тебе будут жалеть, только если ты будешь хорошим автором. А для этого не требуются ни критики, ни слава. Хочешь любви – будь нужной, а не известной.
Мы распрощались довольно сухо. Я сказала, что не нуждаюсь ни в чьих советах, но все равно весь вечер размышляла о панихиде. Итог получался неутешительным: умри я завтра, жалеть обо мне будут человек пятьдесят, не более. Причем сорок пять из них только потому, что им придется искать нового литагента. А остальные подумают примерно следующее: «Она была смешная. Всю жизнь пыталась взять судьбу за рога – причем китайскими палочками».