Впрочем, главная поэзия не столько в местностях, сколько в их обитателях, в тех лицах, которых поэт встречает во время своих странствований и с которыми он разговаривает. В них, в самих тенях этих, нет ничего туманного; они очерчены резкими контурами – как бы прямо с натуры. Войдя в царство мертвых, Данте вносит туда все людские страсти, ведет за собой всю землю, как удачно выразился Франческо де Санктис. Образы Данте – живые личности, которые в загробном мире сохраняют те же чувства и мысли, какие они имели в земной жизни. В особенности рассказ об Аде заключает в себе целую бурю чувств, страстей и событий. Данте в высшей степени свойственно умение обрисовывать свои фигуры одним штрихом; он – великий мастер поэтического выражения; благодаря своему энергическому слогу влагает он целый мир идей и чувств в одну строчку, в одну картину. Пластическое дарование Данте разнообразно, неистощимо; его рука несколькими взмахами вырезывает фигуры и сцены, которые становятся живыми.
Грехи, казнимые в некоторых кругах Ада, допускают в согрешивших и величие духа, и мягкость, и чуткость сердца. Вследствие нравственных своих убеждений Данте принужден поместить в Ад Франческу, Фаринату, Кавальканте, Пьера делла Винья и даже отеческого наставника своего Брунетто Латини; но он не бранит их, не насмехается над ними, хотя не утаивает их грехов; грехи эти таковы, что не унижают грешников, и Данте не только чувствует глубокое сострадание к их мукам, но любит их, восхищается ими и увековечивает симпатичные образы в своих картинах. Ад – пьедестал, на котором фигуры эти подымаются, стоя во весь рост.
Другие же пороки, по воззрениям Данте, грязнят человека, его нравственную природу, – вот почему эти грешники не вызывают ни участия, ни сострадания его; они заслуживают лишь строгой справедливости. Презрение и насмешка уместны по отношению к ним. Грешниками такого рода почти полны последние два круга Ада, почти – так как и тут есть исключения; например, нельзя не удивляться смелому, отважному Улиссу и не чувствовать ужаса, смешанного с состраданием, по отношению к Уголино. Сатирическая сила Данте достигает самой высшей точки среди святокупцев, там, где поэт встречает папу Николая III. Последний уткнут головою в дыру третьего рва, откуда торчат его ноги и, сжигаемые пламенем, дрыгают от жестокой боли. Данте насмехается над ним, говорит ему презрительные слова. Но наиболее горькая ирония вложена поэтом в уста самого грешника, в его исповедь, являющуюся сатирой против него самого. Папа Николай III был уже мертв в год видения, но двое других, которых Данте считал еще более преступными, которых он еще более ненавидел, – Бонифаций VIII и Климент V, – жили еще в то время. Благодаря удивительной силе фантазии сумел поэт обратить эту сатиру на Николая III одновременно и против них. Папы-святокупцы должны попасть все в одну и ту же дыру, причем каждый новый пришелец заступает место своего предшественника, которого вдавливает глубже вниз. Таким образом оказывается, что Николай уже ожидает Бонифация VIII и предсказывает прибытие его и Климента V, – и мы можем вообразить себе и того, и другого уткнутыми в дыру головою вниз и дрыгающими горящими подошвами. Но после сарказма поэта какой искренней болью звучат строки его: «О Константин, сколько зла наделал твой подарок!», и этот святой гнев весьма нравится доброму Вергилию, который сочувственно слушает слова своего ученика, обнимает его и, прижимая к груди, переносит до моста следующего, четвертого, рва. Сатира Данте потому именно так величественна, что в основании ее – искреннее, глубокое чувство; он так смел потому, что силен в своей вере. Поэт не нападает ни на религию, ни на церковные учреждения; напротив, он защищает церковь против ложного пастыря, – он негодует на дурных пап, но не на папство. Данте глубоко возмущается оскорблением, нанесенным Филиппом Красивым тому самому Бонифацию VIII, которого он поместил в Ад.