Критики доказывали, что план этого произведения и сама идея вложить свою сатиру в уста персов заимствованы Монтескье. Но подобное заимствование нисколько не лишает «Персидских писем» их оригинальности. План их – последнее дело. Персы Монтескье сильно смахивают на французов и наряжены они в персидские халаты только для того, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить горечь преподносимой пилюли, так как для персов французские законы не писаны, и потому они могут говорить о французских порядках и о французах все что им вздумается.
Определить точно, когда Монтескье начал свой труд, почти невозможно. Первое из писем датировано 11-м января 1711 года, и поэтому весьма возможно, что задуманы они вскоре по выходе Монтескье из колледжа, но, как сказано выше, перед выходом в свет они были переделаны автором от начала до конца. Один из его современников свидетельствует, что он «видел первый набросок, который впоследствии был совершенно изменен».
Окончил Монтескье свою книгу в 1720 году, и, прежде чем решиться на ее издание, поехал посоветоваться к своему старому учителю из колледжа, некоему Демоле, довольно известному в свое время критику. Демоле как священник не советовал Монтескье издавать «Персидские письма», находя в них слишком много непозволительных с точки зрения доброго католика мест, но как недюжинный критик он не мог не прибавить, что «раскупаться будет эта книга, как хлеб». Изданы были «Персидские письма» в Голландии, издавна снабжавшей Францию нелегальными изданиями, под наблюдением секретаря Монтескье, Дюваля, ставшего впоследствии аббатом.
Сам Монтескье относился к «Персидским письмам» не особенно серьезно, сознавая, что то, что здесь разбросано в виде отдельных блестящих мест и не всегда ясных намеков, он в состоянии обработать гораздо полнее и серьезнее.
Он неохотно признавал свое авторство, боясь, может быть, неприятностей с властями, но успех книги льстил его самолюбию. Однажды его младшая любимая дочь развернула при нем «Персидские письма», но Монтескье остановил ее и сказал: «Оставь, – это книга моей юности, но она не годится для твоей». «У меня болезнь – писать книги, – говаривал он также, – и стыдиться их, когда напишу».
К удивлению, духовная власть на «Персидские письма» не обратила особого внимания, хотя и раздавались отдельные голоса, призывавшие кару на автора. Впрочем, богословы заняты были спорами о булле Unigenitus, и им было не до Монтескье. Что же касается светской власти, то она смотрела на дело сквозь пальцы, так как самому регенту пришлась по вкусу сатира, касавшаяся непосредственно не его, а нелюбимого им Людовика и его времени. К тому же, чтение ее доставляло несомненное удовольствие; нельзя было местами не посмеяться вместе с автором, а это было главное для веселого регента. Несмотря на предосторожности, имя автора стало неофициально известно всем и переходило из уст в уста.