Но есть такое женское плечо, которое неведомо за что не на ночь, а навек тебе дано, и это понял ты давным-давно.
Но есть такие женские глаза, которые глядят всегда грустя, и это до последних твоих дней глаза любви и совести твоей.
А ты живешь себе же вопреки, и мало тебе только той руки, того плеча и тех печальных глаз... Ты предавал их в жизни столько раз!
И вот оно - возмездье - настает. "Предатель!"- дождь тебя наотмашь бьет. "Предатель!"- ветки хлещут по лицу. "Предатель!"- эхо слышится в лесу.
Ты мечешься, ты мучишься, грустишь. Ты сам себе все это не простишь. И только та прозрачная рука простит, хотя обида и тяжка,
и только то усталое плечо простит сейчас, да и простит еще, и только те печальные глаза простят все то, чего прощать нельзя... 1961 Евгений Евтушенко. Мое самое-самое. Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
БАБИЙ ЯР Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно.
Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас
я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне - следы гвоздей. Мне кажется, что Дрейфус
это я. Мещанство
мой доносчик и судья. Я за решеткой.
Я попал в кольцо. Затравленный,
оплеванный,
оболганный. И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо. Мне кажется
я мальчик в Белостоке. Кровь льется, растекаясь по полам. Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам. Я, сапогом отброшенный, бессилен. Напрасно я погромщиков молю. Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!"насилует лабазник мать мою. О, русский мой народ!
Я знаю
ты По сущности интернационален. Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали. Я знаю доброту твоей земли. Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя "Союзом русского народа"! Мне кажется
я - это Анна Франк, прозрачная,
как веточка в апреле. И я люблю.
И мне не надо фраз. Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть,
обонять! Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба. Но можно очень много
это нежно друг друга в темной комнате обнять. Сюда идут?
Не бойся - это гулы самой весны
она сюда идет. Иди ко мне.
Дай мне скорее губы. Ломают дверь?
Нет - это ледоход... Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно,
по-судейски. Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв, я чувствую,
как медленно седею. И сам я,
как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных. Я
каждый здесь расстрелянный старик. Я
каждый здесь расстрелянный ребенок. Ничто во мне