— Мы вынуждены призывать в армию всяких подонков, — стал оправдываться капитан и, увидев на лице у полковника страдальческую гримасу, продолжал с досадой: — Большинство их и пикнуть не смеет. Немцы у них в печенках сидят. Но что значат теперь немцы? Многое за последнее время изменилось. Не верьте, господин полковник, тому, что говорят о нас англичане. — Он подмигнул Перакису. — У них своя политика. Тот, кто нас сегодня поносит, завтра приколет нам орден на грудь за огромные заслуги перед родиной… Вы что, принимаете нас за дураков? — И, одернув мундир, он ударил себя кулаком в грудь, где могла бы красоваться медаль за доблесть. Потом на лице его отразилось презрение. Он достал портсигар, вынул сигарету, но полковнику закурить не предложил. — Сейчас у родины один враг — голытьба. Здесь — паршивые молокососы, а в горах — крестьяне, взявшие в руки оружие. Если они одержат верх, то всех нас прикончат. — Он глубоко затянулся и прибавил, бесцеремонно перейдя на «ты»: — Сына своего вычеркни из жизни…
Не проронив ни слова, Перакис опустил голову.
Солнце освещало железные крыши бараков, рассыпавшихся по склону холма. Лучи его падали на цветы во дворах, на множество окон с цветными наличниками… На стену дома, увитого плющом.
Перакис умоляюще смотрел на толстого капитана. Что-то безжизненное было в помутневших глазах старика. Казалось, это смотрел человек, лишившийся зрения.
Капитан продолжал курить, выпуская дым прямо в лицо полковнику.
Из-за домов, с крыш, с террас беспрерывно стреляли прятавшиеся там солдаты.
В редкие минуты затишья молчание вокруг казалось зловещим. Перакис закашлялся: густое облако дыма опять попало ему в лицо, хотя он и стоял, опустив голову.
— Можете вы хотя бы ненадолго прекратить огонь? — робко прошептал он.
— Зачем?
— Я пойду поговорю с ними.
Теперь капитан, ощупывая пальцами свой кадык, выпустил дым изо рта вверх.
— Если бы кто-нибудь пошел и убедил их сдаться, то оказал бы нам безусловно немалую услугу.
«Этот выживший из ума старик производит довольно жалкое впечатление, — думал капитан, снисходительно глядя на Перакиса. — Как мог он так опуститься!» А ведь прежде он сам дрожал перед полковником, являясь к нему с докладом, заикался и путался в словах.
— Разрешите мне, ну разрешите же мне повидаться с сыном, — умолял Перакис.
Несколько минут капитан стоял в нерешительности, покусывая губы.
— Вас убьют, если вы без всякого прикрытия пойдете туда, — наконец сказал он.
— Я же старик. Они не станут в меня стрелять.
— Вам не удастся сделать и пяти шагов… Во всяком случае, я снимаю с себя всякую ответственность, — прибавил он.