И вдруг с Клио произошло что-то странное. До сих пор она стояла молча, словно ничего ее не касалось, а теперь бросилась внезапно к отцу и крепко обняла его.
— Я никогда не была безжалостной, — прошептала она. — Не была фантазеркой. Я верила в тебя, папа!
— «Тенефулькен»! «Тенефулькен»! — Хараламбос достал из кармана носовой платок и вытер слезы.
«Он притворяется. Боже мой! Он же не умеет плакать», — подумала Мариго. В сердце она почувствовала такую боль, словно в него нож всадили.
— Ты сделал что-то ужасное, Хараламбос, — прошептала она, охваченная мрачным предчувствием.
Радио заиграло так громко, что все заткнули уши…
Симос вошел в кабинет господина Маноглу.
Хозяин завода сидел откинувшись в кожаном кресле и вертел в руке нож для разрезания бумаги. Индийская богиня из слоновой кости украшала рукоятку этого ножа. Подперев рукой голову, он печально смотрел на богиню. «Удивительное сходство с лицом Анны, — с волнением подумал он. — Вот такая лежала она в гробу». Он не хотел забывать свою жену, хотя воспоминания о ней причиняли ему боль.
Маноглу поднял голову — его лицо напоминало холодную застывшую маску — и посмотрел на старшего мастера.
— Что тебе надо, Симос? — спросил он.
— Хозяин, сегодня у нас опять что-нибудь стрясется. Они стоят под навесом и совещаются.
— Кто?
— Члены рабочего комитета.
Некоторое время Маноглу прислушивался к однообразному гулу машин, прижимая к щеке рукоятку ножа. Вчерашние события на заводе несколько взволновали его, но он старался рассуждать хладнокровно. В прежнее время его отношения с рабочими представлялись ему чем-то вроде шахматной партии. Он обстоятельно обдумывал каждый ход, план обороны, атаку, старался разгадать маневры противника и нанести ему решительный удар. Но после прихода к власти диктатора Метаксаса шахматная доска за ненадобностью была выброшена на помойку. Сама по себе вчерашняя двухчасовая стачка, по его мнению, не представляла никакой опасности. Но его крайне поразило, что рабочие заперлись в цехах и никого туда не пускают. Узнав об этом, он тотчас вышел во двор, несколько раз постучал своим перстнем в дверь главного здания, назвался, но ему ответили, не открыв засова, что он может повидать членов рабочего комитета. И вот тогда он понял, что старый враг жив, почувствовал себя страшно оскорбленным и, потеряв обычное хладнокровие, побежал звонить по телефону в асфалию…
— Разве их не арестовали? — спросил Маноглу.
— Этих, вчерашних? Пену-то сняли, а курица варится преспокойно в бульоне.
Маноглу так сильно прижал рукоятку ножа к щеке, что на его белой коже выступило красное пятно и не сразу исчезло.