— Война! Война!
Тимиос растерялся. Его первым побуждением было выбраться во что бы то ни стало из клетки, куда его заперли. Он стал колотить кулаками по железной решетке. Но среди уличного шума никто не слышал его. Чем дальше, тем больше рос его страх. Он чувствовал настоятельную потребность в такую минуту быть среди людей.
Мрачные разговоры взрослых о войне, о сопутствующих ей бедах, бомбардировках, разрушениях возбудили его детское воображение. Паника на улице, вой сирены все больше подогревали в нем страх, повергали мальчика в ужас. Ему казалось, вот-вот произойдет что-то кошмарное! Нечто подобное буре, разыгрывающейся зимой в поле, когда грохочет гром, сверкает молния, сжигая дотла деревья. Да, нечто такое, что можно сравнить лишь с диким буйством природы, но в тысячу раз более опасное для людей. Большой город будет стерт с лица земли… Мальчик так сильно колотил по решетке, что на руках его появилась кровь. Наконец он отчаялся и измученный, разбитый отступил от двери…
Вдруг взгляд Тимиоса упал на сыр. Лицо его приняло животное выражение. Точно дикий зверь, бросился он к витрине и разбил ее кулаками, даже не подумав о том, что может порезаться осколками стекла. Он жадно схватил целую головку сыра.
Тут жалобный старческий голос донесся из-за двери:
— Стаматис! Стаматис! Они пришли за тобой, Стаматис!
Это тетя Заферина оплакивала своего сына. Она потеряла его еще в первую мировую войну, и после этого бедняжка совсем помешалась. До сих пор продолжала она ждать возвращения сына, держала для него наготове смену белья, начищенные ботинки и каждую весну клала листья лаванды в шкаф, чтобы моль не съела его коричневый выходной костюм. Соседи посмеивались над ее чудачествами.
Тетя Заферина заглянула в щель решетки.
— Ты стучал, Тимиос? — спросила она.
Парнишка оцепенел. Он стоял молча, прижимая к себе головку сыра. Тетя Зеферина отошла от двери.
— Стаматис! Они пришли за тобой, Стаматис! — тихо причитала она.
Уличный гул почти заглушил надрывно звучавший плач безумной. Тимиос с жадностью набросился на сыр.
Внезапно он перестал есть и замер, потрясенный: ему вспомнились подзатыльники, звериный голод, люди, без конца снующие по шумным улицам. На него нахлынули разом все его детские мечты, так грубо попранные здесь, в большом городе.
— Нет, я не дикий зверь, — упрямо прошептал он.
Во рту мальчик ощутил привкус горечи. Он потрогал пальцами объеденную головку сыра и содрогнулся от отвращения. Насколько стало бы ему легче, если бы его сейчас вырвало… Сыр выпал из его рук на цементный пол. Тимиос присел на мешок с фасолью. Его трясло как в лихорадке.