Она по-прежнему смотрела не на Веронику, а в колодец двора, и выражение ужаса и отвращения, появившееся на лице подруги, к счастью, ускользнуло от ее глаз.
— Но липовая аллея — не то место, где повсюду валяются такие острые сучья. Там вообще нет осин, а этот обломок — кусок старой осины.
— Откуда ты знаешь? — спросила справившаяся наконец со своим лицом Вероника. — Ты что, ботаник?
— Ника, я журналист и умею раскапывать информацию. Узнать, что за деревяшка торчит в глазнице моего мужа — для этого не надо быть ботаником, достаточно просто уметь задавать вопросы. Так вот, в липовой аллее нет осин. Зато они в изобилии встречаются в том месте на берегу озера, где нашли Лизонькину коляску. И там, у самой воды, растет дерево, на котором я сама видела засохшую кровь.
— Откуда ты знаешь, что это была кровь Антона? Может, там спаниель утку из воды вытаскивал?
— Знаю, — отрезала Аня. — Он умер там, на этом дереве: острый обломок засохшей ветви вошел ему в левый глаз и вонзился в мозг. Я говорила со специалистами, смерть в таких случаях наступает мгновенно.
— Но это невозможно. — Вероника выронила сигарету — теперь ее пальцы дрожали не хуже Аниных. — Он не смог бы: он же дошел почти до самого дома, с девочкой на руках… Ты же понимаешь, что это невозможно…
Аня помолчала. Забытая сигарета тлела у нее в руке, крохотный огонек сапфира мерцал сквозь полупрозрачную струйку дыма. Кольцо с сапфиром, подарок Антона, следовало бы уже надеть на левую руку, как знак вдовства, но она почему-то никак не могла решиться сделать это, словно простое движение могло оборвать последнюю ниточку, связывавшую ее с мужем.
Она отвернулась, чтобы Вероника не видела, как затряслись у нее губы.
«Анечка, — думала Вероника, — Анечка, бедная ты моя! Ты ведь не представляешь, каково это — выйти уже за полночь прогулять собаку и столкнуться в темной аллее с человеком, которого прекрасно знаешь, которому симпатизируешь, которого даже, может быть, чуть-чуть хочешь. Боже, какой он был страшный, в этой словно могильной землей испачканной, исполосованной ножом куртке, со своим окровавленным, изуродованным лицом, с этим отвратительным обломком, торчащим прямо из глаза. Он двигался на меня медленно и неотвратимо, как робот, и я на несколько секунд перестала дышать, сердце остановилось на половине удара, Дик, храбрый пес, поджал хвост и, припав к асфальту, пополз куда-то в тень от ярко горевшего надо мной фонаря. А потом я увидела, что он распухшими, как у утопленника, руками прижимает к себе ребеночка, Лизоньку, и Лизонька ластится к нему, как к живому. А ведь он мертвый был, я сразу это поняла, едва обломок увидела… а как такое возможно, что мертвый и ходит, мне тогда даже и в голову не пришло… Ты, Анечка, девушка умная, тебе лучше знать, может такое быть или нет, только никогда я тебе не расскажу о последней своей встрече с Антоном. И как он мне Лизоньку протянул, а я в его мертвый глаз заглянула и увидела в нем тьму бездонную, будто провал куда-то, глубоко-глубоко, и как стало меня в тот провал затягивать. А потом ребеночек ваш обхватил меня за шею замерзшими своими ручонками, и очнулась я, а Антон упал. Словно завод в нем кончился. И как я ментов умоляла не записывать, что это я Лизоньку нашла рядом с трупом, а сказать, будто бы они сами на Антона наткнулись, объезд свой проводя, потому что уже тогда знала — не смогу никогда признаться в этом, а особенно тебе».