— Ас чего вы, голубушка, решили, что вас вернут в Тару? — вежливо осведомился Тартищев. — Учитывая тяжесть содеянных вами преступлений, судить вас будут не иначе как военным судом.
— Вы желаете меня запугать? — не менее вежливо справилась Завадская. — Вы, Тартищев, столь же низкий и подлый негодяй, как и все ваше окружение. — Она метнула гневный взгляд в сторону Алексея. — Мелкие, никчемные душонки! Вы держите народ за горло мерзкими лапами и не даете ему вздохнуть свободно! Вы топчете его своими сапожищами, не позволяете подняться из грязи, давите любые проявления инакомыслия! — Лицо Завадской пошло красными пятнами, и она нервно прижала платочек к груди.
— Я не собираюсь вступать с вами в никчемные споры, — сухо прервал ее Тартищев, — но, насколько я понимаю, все ваши хождения в народ закончились полнейшим провалом. Народ, который, как вы выражаетесь, мы исправно втаптываем в грязь и душим неимоверно, ваш светлые идеи не воспринял и, что достоверно известно, некоторым вашим агитаторам не только изрядно накостылял по шее, но и сдал их в полицию…
Алексей быстро переглянулся с Вавиловым. Чрезмерная любезность Тартищева ничего хорошего не сулила. Из своего небольшого опыта он знал, что подобное благолепие — всего лишь затишье перед бурей.
И она непременно грянет, стоит Завадской переступить ту неведомую грань, которая отделяет здравомыслие от безрассудства.
— Советую вам не запираться, — продолжал тем временем Тартищев, не спуская тяжелого, исподлобья взгляда с Завадской. И та не выдержала, заерзала на стуле, затем поднесла платочек к губам и несколько раз кашлянула. — Ваши правдивые показания, несомненно, учтут в суде, но, если честно, они уже не имеют никакого значения, потому как ваши соучастники Мамонтов и Фейгин под давлением неоспоримых улик уже сознались в содеянных преступлениях. Ограбления, взрывы, убийства… Напрямую вы не убивали, Завадская, если не считать санкт-петербургского покушения, но вы были организатором всех этих адских замыслов, предводителем шайки воров и убийц. У вас извращенный и хитрый ум! И вы не женщина! Вы хладнокровная и жестокая убийца! — Завадская попыталась что-то сказать и слегка приподнялась на стуле. — Сидеть! — рявкнул вдруг Тартищев и хлопнул ладонью по зеленому сукну так, что подпрыгнуло пресс-папье. — Вы самая обыкновенная уголовница, и нечего мне парить мозги красивыми словами. Преступление — всегда преступление, даже если оно совершается ради благих целей!
— Вам меня не запугать! — вновь почти выкрикнула Завадская и выпрямилась на стуле. Глаза ее полыхнули яростью— Как я жалею, что Мамонт не пристрелил вас еще тогда, на кладбище… Это его и сгубило! Я всегда говорила и даже перед смертью буду повторять, что полицию надо уничтожать в первую очередь. Вашим мордоворотам и сбирам история не простит издевательства над народом и его желанием жить свободно.