— Ничего, — поднял голову Прохор и с угрозой в голосе повторил:
— Ничего, легаш вонючий! Попомнишь ты меня! Уйду я от тебя, как пить дать уйду! — И захохотал раскатисто, закинув патлатую голову назад.
Затем склонился в сторону Тартищева и доверительно прошептал, играя желтыми глазами:
— Я ведь с каторги ушел, не смотри, что культяпый. Да так, что никто и не спохватился! — И он вновь расхохотался.
Тартищев терпеливо дождался, когда Прохор просмеется.
— Что ж ты, выходит, не только сам сбежал, но и Мамонту помог?
— Да что там Мамонту, — хвастливо произнес Прохор, — я его сучку тоже вызволил, а то совсем загибалась от чахотки. У Мамонта с ней разлюли-малина еще до каторги случилась! В Киеве они снюхались, там он большие дела крутил, пока не захапали. Это он потом, уж не знаю, каким способом, к ней на Тару перебрался. Поначалу его на свинцовые рудники определили. Но финажки, сам знашь, великие дела творят!
Даже от свинца ослобонить могут. — Он с интересом посмотрел на Тартищева. — Ты вот слышал хотя бы, что такое свинка[50]? Не знашь? А я ведь еще три года назад сплошная сила был: лошадь одной рукой садиться заставлял, по две «свинки» враз поднимал. А теперя смотри! — Он обреченно махнул рукой. — Все свинец этот нерчинский. Много он нашего брата заел и еще заест от пуза!
— И все-таки, как вам удалось бежать с Тары? — спросил Тартищев.
— Много хочешь, — усмехнулся Прохор. — Расскажи тебе, покажи! Только не все должно знать…
— Под покойника, что ли, живого в гроб укладывали? — поинтересовался из своего угла Иван. — Так это было уже, милейший, было… И не ты первым здесь оказался.
— А мне плевать, первый иль последний! — зыркнул на него глазами Прохор. — Я сказал, не скажу, значит, не скажу!
— И не говори, — махнул рукой Тартищев, — с этим мы и без тебя разберемся. — Он посмотрел на часы и приказал Вавилову:
— Вызывай конвойных!
Хватит с него на сегодня!
— Зря ты со мной, Федор Михалыч, говорить не хочешь, — покачал головой Прохор, — а то ведь вдруг свидеться больше не придется. Я б тебе рассказал, как персики да инжир на Туретчине едал, когда с чумазым туркой воевал, как Балканы перевалил по колено в крови… Вот с тех пор кровь и не переношу… — Он вздохнул. — Там в первый раз арестантских щей хлебнул за то, что вшивую шинелишку — рупь цена — на сливовицу променял… А потом пошло-поехало, выдали волчий билет вместо плаката, а по нему и отношение, как к волку бешеному, — ни тебе работа, ни тебе ночлег! — Он махнул рукой. — Ладно, веди! — И встал с табуретки.
— Венгра ты тоже пришил? — Иван подошел к нему. Он был как раз по плечо Прохору и, задавая вопрос, задирал голову высоко вверх.