Нет, тут ничего не исправишь! Алексей еще раз окинул взглядом безобразие, сотворенное им в угоду истине, и направился к веранде, куда городовые уже подвели охающего и стенающего Мозалевского. Придерживая одной рукой оторванный рукав сюртука, другой он пытался унять кровь, обильно текущую из разбитой губы. Завидев Алексея, он неожиданно злобно прокричал:
— Что вы себе позволяете? Со мной в охранке так не обращались! Суки легавые!
— Дурак ты, Мозалевский, — сказал устало Алексей, — мы тебе, считай, жизнь спасли, а ты лаешься!
— Ничего себе! — взъярился тот и оттолкнул от себя городового, протягивающего ему свой носовой платок. — Отойди, скотина! — И вновь обратил свой гнев на Алексея:
— Сначала патокой накормили, рассиропили, гады, раскололи, как орех, а потом с крыши вниз головой!
— Ты что ж, никогда с высоты не прыгал? — удивился Алексей. — Ни с дерева, ни с крыши?
Мозалевский внезапно успокоился, выхватил у городового платок и приложил его к лицу. Потом глухо произнес:
— Я в детстве со строительных лесов упал. Крепко спиной приложился, еле выжил. После этого выше чем с пяти аршин на землю смотреть не могу. Тошнит, голова кружится, и сердце словно из груди выскакивает…
Алексей присел рядом с ним на скамью.
— Ладно, Мозалевский, я почти поверил, что вы с Казначеевым не убивали князя. Возможно, был еще кто-то… Но все-таки откуда взялась кровь на твоей одежде и деньгах?
Мозалевский отнял платок от лица и брезгливо отбросил его в сторону. Посмотрел исподлобья на Алексея.
— Давай, так и быть, записывай. — Помолчал мгновение и уже более решительно принялся рассказывать:
— Честно сказать, мне не слишком понравилось, как Гурий распорядился добычей. Ему достались бумажник и золото, а мне мыльница, перстень и ордена.
А их еще сбыть надо, чтобы финаги добыть. А Гурий напрямик в кабак направился. Я как только сообразил, что он несколько надул меня, вслед за ним в переулок бросился. А там темнее, чем на улице, я и не разглядел поначалу, что кто-то на земле валяется. Чуть не наступил на него. Думал, пьяный какой, а когда наклонился, смотрю, батюшки! Так это ж Гурий! И не дышит совсем! Я по сторонам огляделся, вроде никого, по карманам у него на всякий случай прошелся, смотрю, ничего не забрали… Видно, в это время я в крови и измазался, когда бумажник да золото доставал… — Мозалевский шмыгнул носом и приложил ладонь ко вновь закровившей губе. — И только я выпрямился, как кто-то меня сзади хвать за горло и к груди своей прижал, да так, что у меня все кости затрещали. — Он перевел дыхание и бросил быстрый взгляд на Алексея, словно проверил, верит или нет.