Костя Благовещенский выкуривал уже третью утреннюю сигарету. Он сидел в беседке около дома Инны Леннер и сквозь беседочные столбы, похожие на ноги слона, сквозь шевелящиеся на ветру осьминоги-кусты видел подъезд, откуда Инна должна была появиться. День обещал быть холодным, но солнечным. «Прощай, тепло в конце апреля…» — думал Костя, поднимая воротник школьного пиджака. В лицо ему дул ветер. Ветер свистел в беседку, как в свистульку.
Косте казалось диким, что он всю ночь просидел в этой беседке. Только поздно вечером, когда зелёная неоновая рыба на Иннином доме «Рыбная кулинария» махнула хвостом и щёлкнула зубами, Костя сообразил, что неплохо бы позвонить домой родителям. «Я сейчас в гостях у Петра Иванова. Буду у него ночевать!» — хрипло соврал он в холодную телефонную трубку. Тем временем удивительная неоновая рыба снялась с буквы Р, как с якоря, и, выплюнув в воздух фиолетовый пузырёк, пошла на снижение. Она летела медленно, хищно поводя лупоглазыми глазищами, нахально заглядывая в окна, паскудно при этом улыбалась, кусала подоконники.
Однако через минуту Костя забыл про рыбу, про холод в беседке, про всё. В окне третьего этажа появилась Инна. Она была в белой ночной рубашке, а распущенные волосы лежали на плечах, как кружевная цыганская шаль.
— Я ведь люблю её… — зачем-то сказал себе Костя. — Она манерна, она глупа, но я люблю её…
Инна смотрела в ночном сквер, на смутно белеющую беседку, кусты, лысые газончики. Потом поправила волосы и отошла от окна.
— Смотреть в ночной рубашке в окно… — усмехнулся Костя.
Костя устроился на жёсткой беседочной скамье, подложил под голову портфель и вспомнил, что ведь он сегодня ничего не ел, со времени Инниных бутербродов. Ему стало смешно.
— Загадка, — сказал он себе. — Голодный, холодный в беседке сидит, на окна глядит… Кто такой?
Окна в доме гаснуть не спешили. В окнах возникали меланхолические девушки, энергичные парни-спортсмены рвали на ночь глядя эспандеры, пришёл домой пьяный муж в сбитой на затылок шляпе. Только окна Инны «Леннер зеленели и желтели плотными льняными занавесками, точно в двух окнах росли буковые леса, а в третьем колосилась спелая рожь.
Время от времени Костя вставал и бегал по беседке, размахивая руками и тем самым согреваясь. В половине второго он вышел из беседки и решительно направился по Суворовскому проспекту мимо полуосвещённых витрин, где злобно блестели глазами и скалились манекены, мимо тёмных дыр дворов, мимо трамвайных линии, серебристо мерцающих в лунном свете, шёл Кости, пока наконец не оказался около собственной школы — дремлющего красного здания, как поплавок покачивающегося на волнах белой ночи. И окна смотрели черно и неприветливо, и единственное дерево на школьном дворе угрожающе махало ветвями, и кошка, сверкнувшая глазами где-то вдалеке у чугунной ограды, была угрюма и символична.