Стив подложил что-то под дверь, чтобы она осталась открытой. Мы вошли в клинику. Я позвала:
— Стив!
Он высунул голову и бросил быстрый взгляд на Рауди.
— Он просто спит на ходу, — сказала я.
— Его рвало? Слюни текли?
— Нет. Только сонливость.
— Ладно. Побудь тут. Сейчас я возьму его.
— Тебе удалось вызвать у Кими рвоту?
— Нет. Она слишком «успокоена».
— Что же делать?
— Промывать желудок. Пошли, Рауди!
— Ему тоже промывать?
— Думаю, у него еще удастся вызвать рвоту.
Я ходила взад-вперед по приемной, изучая наглядные пособия на стенах и развешанные тут же образцы вышивок матушки Стива, которую я всегда недолюбливала. Терьеры вышиты крайне неаккуратно. Какие-то звуки доносились из кабинета Стива, и еще один запах примешался к обычным ароматам собак, кошек, дезинфектантов и дезодорантов. Когда Стив привел Рауди обратно, они оба выглядели много бодрее. Потом Стив вернулся к Кими, а я стала тихонько разговаривать с Рауди. Никак не могу отделаться от чувства, что стоит мне настроить свой голос на определенный, целительный тон, как таинственные импульсы пройдут по нервной системе собаки и у нее все заживет. Рита всегда высмеивала это мое убеждение, как нечто бредовое, во что мне просто хочется верить. Но Рауди действительно стало лучше. Где-то наверху залаяла Индия, и несколько собак отозвались из разных комнат клиники. Мы с Рауди прислушались. Он услышал лай! Шерсть у него на холке встала дыбом. Значит, к нему вернулся боевой дух.
Наконец появился Стив.
— Она слаба, — сказал он, — но, думаю, выживет.
— Мне нужно видеть ее.
Кими лежала на боку в большой клетке. Ее ноги были вытянуты, массивная голова лежала на полу, и, казалось, ее не поднять никакими силами. Окрас Кими называется «волчий темно-серый с белым». Это значит: почти черный подшерсток с серебристым отливом и снежно-белые участки шубы. Очень гармоничное распределение черного, серого и белого цветов. Кроме того, у Кими необычные для лайки темно-карие глаза. От всего этого возникает эффект цветной фотографии, отпечатанной с черно-белого негатива.
Едва услышав мой голос, Кими открыла свои миндалевидные глаза, и они засветились младенческим счастьем. Я открыла клетку и погладила Кими по голове, пригладив мягкую короткую шерстку вокруг ушей:
— Мы выжили, а? Все-таки придется нам жить вместе.
Винс, ведущий дрессировщик Кембриджского клуба, однажды сказал мне:
— Холли, если я возьму в свой дом собаку, а на следующий день она лишится всех четырех лап, все равно она останется моей собакой!
Я сразу поняла тогда, что он имеет в виду. Религия, в которой меня воспитывали Бак и Мариса, не признает развода. Моя собака — это моя собака, пока смерть не разлучит нас. Кими стала моей с той самой минуты, когда я увидела ее у Элейн и немедленно захотела такую лайку. Но… Но ведь до сегодняшнего дня, когда Кими чуть не умерла, Рауди был мне ближе, чем она!