Из замка не доносилось ни звука: ни голосов, ни шагов - ничего. Поднявшись на цыпочки, Соффичи попытался заглянуть в окно будки. Крошечное квадратное помещение больше походило на келью монаха-отшельника. Голые стены, грубо отесанный стол, перед ним стул, напротив окна - простая деревянная лежанка без подушек, на стене - старомодный телефон. На неудобной лежанке дремал охранник. Яркая лампочка без абажура, висевшая под потолком, мешала ему окончательно уснуть. Нарушал идиллию только автомат, в боевой готовности лежавший на стуле.
Соффичи хотел было постучать, но вдруг услышал звук мотора. Альберто все же удалось завести свой «фиат». С черепашьей скоростью автомобиль полз в гору.
Охранник в будке всполошился и, прихватив оружие, подошел к окну. Соффичи посмотрел на бледное тощее лицо.
– Кодовое слово! - требовательно произнес охранник.
– Кодовое слово… - Соффичи запнулся, увидев перед собой дуло автомата, - «Апокалипсис 20:7».
Охранник вяло кивнул и закрыл окно. Соффичи видел, как он взял телефонную трубку и что-то в нее сказал. Через несколько секунд тяжелая стальная решетка со скрипом поднялась, будто вздымаемая демонами, и исчезла в верхней части ворот.
Тем временем Альберто остановил машину у ворот. Охранник вышел к ним и попросил прибывших следовать во двор замка. Их уже ждали. Из крытой галереи, ограждающей внутренний двор своим пятигранником, высыпали люди, одетые в черное. В мгновение ока они окружили машину.
Подошел Соффичи и помог кардиналу выйти из машины. Тот выглядел смущенным в виду такого количества народа.
Высокий узкоплечий человек в черном сюртуке и с черными же длинными волосами, зачесанными назад, обратился к Гонзаге с вопросом, даже не поприветствовав его:
– Все прошло хорошо? Его звали Аницет.
Занимая пост государственного секретаря, Гонзага привык, что к нему обращаются почтительно. Положение обязывало его вести себя с большим достоинством, но как раз почестей ему почему-то не оказали.
– Доброе утро, господин кардинал! - поздоровался Гонзага, не отвечая на вопрос. - Ужасное место.
Оба кардинала были знакомы очень давно. И оба видели друг друга насквозь. Судьбоносным в этой ситуации было то, что кардинал Аницет не просто оказывал влияние на государственного секретаря, а держал его в кулаке. За это Гонзага его ненавидел. Аницет хвастливо называл себя магистром - это больше, чем полагалось христианину, а про кардинала уж и речи не могло быть.
– Что касается вашего вопроса, - после паузы сказал Гонзага, - то все прошло по плану.
Аницет уловил иронию в голосе кардинала, но вел себя так, будто не заметил этого. На его тощем лице появилось даже некое подобие вежливой улыбки, когда он сделал Гонзаге приглашающий жест рукой.