— Врачи сказали, что она наглоталась пуговиц от халата.
— Пуговиц? Как это пуговиц? — спрашиваю я.
— Она откручивала их руками, она не могла их отрезать, потому что ножниц не было, это не разрешается. Откручивала и складывала в тумбочку. Потом начала глотать.
— А кто-нибудь это видел? — Тупой вопрос, точно.
— Соседка по комнате видела, — говорит Света, стараясь представить себе воочию все, что произошло с ее матерью.
В доме престарелых сотни никому не нужных старух. Лишенных право на личную мгновенную смерть. Обреченных на забвение. В отличие от них, мать Светы имела связь с внешним миром, она могла рассчитывать на поддержку, даже если этого не осознавала. Даже если бы отвергала свою дочь.
Моя невеста не собиралась от нее отказываться и вычеркивать из своей жизни.
В доме престарелых пожилая женщина умирает от того, что пластмассовая пуговица застревает у нее в горле. Сутки назад мать Светы, потерявшая большую часть своего разума, решила закусить перламутровыми шариками и задохнулась. Все последние дни, по словам врачей и сестер, она твердила, что собирается поехать в Бразилию и постоянно перебирала вещи. Из ее рта вываливались неуклюжие имена бразильских актеров, выученные наизусть, точно молитва. Соседка по комнате, не менее сумасшедшая, после получаса перечислений начинала орать тонким высоким голосом, словно маленькая девочка, и накрывать голову подушкой. Приходилось колоть ей успокоительное.
Об этом Свете рассказали в доме престарелых.
Слишком быстро. От момента, когда мать Светы увезли на машине скорой до ее гибели в охраняемом здании прошло пять дней. Всего лишь пять. Документы, которые моя блондинка оформляла задним числом, остались наполовину незаполненными. Мы вместе едем утрясать все формальности, связанные с телом и кремацией, а потом едем на кладбище хоронить урну. Пришлось из крематория нести ее мне и чувствовать тепло неостывшего пепла. В машине Света сидела отвернувшись и глядела в окно. Она сказала, что хочет тихих и незаметных похорон.
И вот она плачет у меня на плече. До этого два часа она пребывала в молчаливом оцепенении. Я рассказываю ей про похороны моих родителей, однако ее горе, конечно, больше, сильнее. Смерть превратила ненависть между матерью и дочерью в любовь. И неужели это единственное средство что-либо реально изменить в этой вселенной?
Я не настаиваю ни на чем и не спорю, даю Свете выплакаться.
— Поедем домой, да?
Она как-то вся обмякла. Я не знаю, что делать, когда она упадет в обморок, и нервничаю. Люди из похоронной команды, уходя, сумрачно посмотрели в мою сторону. Видимо, их смущает мой внешний вид. В последнее время я постоянно в движении. Первая часть дня посвящена никчемной работе в офисе, вторая — различным заданиям. Их придумывает либо сам Колючка, либо они поступают от невидимой группы наблюдения. Неуютно чувствовать рядом с собой настоящих профессионалов, умеющих сливаться с окружающей средой и ничем себя не выдавать. Люди-невидимки следят за каждым твоим шагом. За все время моей стажировки я не получил осязаемых доказательств их присутствия рядом с нами. Колючка отказывался выдавать тайну, хотя наверняка и он не видел всего. Он объяснил это тем, что в Сопротивлении есть вещи, о существовании которых он и не подозревает. Человек, посвятивший свою жизнь борьбе, постепенно откроет все без исключения потайные двери. Ему нужно только запастись терпением.