— На тебе, на толстой дуре, этот не затянется…
Наконец разобрались. И увидала Дуня, что каждая девчонка, кроме тряпья, взяла для себя какую-то невиданную штуку. Клетка не клетка, а что — не поймешь! Какие-то палочки, между собой связанные, холстиной обтянутые. Зачем? К чему?
Не вытерпев, Дуня спросила:
— А их куда?
Верка тут же напялила клетку из палочек себе на голову.
— Вот куда!
И, засмеявшись, показала Дуне язык:
— Это чтобы мы, чего доброго, не кусались… Намордник на собаках видела?
Дуня засмеялась:
— Ой, брешешь!
Фрося, улыбнувшись Дуне, объяснила:
— Их, Дуня, фижмами зовут. Чтобы юбки пошире держались. Глянь!
Она показала на Василису. Василиса эти самые фижмы уже пристраивала вокруг талии, крепко-накрепко привязывала их тесемками. Потом надела на себя корсаж светло-зеленого атласа и подошла к Дуне. Приказала:
— Затяни… Покрепче!
Однако с этим делом Дуня справиться не сумела. И Василиса, отойдя от нее, с презрением бросила через плечо:
— Что с тебя взять…
Она подозвала Фросю. Та ловко и быстро зашнуровала и затянула на ней атласный корсаж, и стала после этого Василиса тоненькой-тоненькой. Похожая на стрекозу с изумрудными крылышками… Ах какая!
На других девчонок Дуня и не глядела, а только все на Василису да на Василису…
Еще раньше Василиса натянула на ноги чулки. Не какие-нибудь, а беленькие, шелковые. Обулась в туфельки на красных каблучках. А потом поверх этих фижм (ох, язык сломаешь о такое слово!) накинула одну пышную юбку, другую еще пышнее, и поверх этих двух — самую главную — легкую, кисейную, нежно-розовую, усыпанную алыми цветочками.
У Дуни голова кругом пошла от этакой красоты.
Да и не только Василиса, остальные девочки тоже стали на себя непохожими. Все четверо с голыми плечиками! С голыми шейками! С высокими прическами. И каждая — в туфельках на каблучках!
Вдруг Дуня всполошилась — а она-то глупая, чего рот разинула? Почему не наряжается? Ведь и ей надобно со всеми идти в эту… как называется? Ну, в репетишную, что ли, комнату… Сейчас она наденет свой сарафан с золотенькими пуговками, который крестная подарила ей в день отъезда из Белехова. Вот и поглядят на нее девчонки. Вот и она будет не хуже их!
Дуня проворно развязала узел, все еще лежавший на полу возле дверей. Достала из него сарафан. Потрясла его, чтобы распрямился, разгладился. Звякнули, ударившись одна о другую, медные пуговки. От их звона у Дуни и сладко и грустно защемило сердце — сразу вспомнились и покинутый ею дом, и братики, и мать, и старая бабка. И тот вечер, когда, не зная устали, плясала и пела она в господском саду. А потом бежала домой, глядя на высокую яркую звезду… Все это мелькнуло, пронеслось в ее мыслях неясно, зыбко, будто в тумане.