Женщина все тем же медленным и певучим голосом спросила:
— Чего стоишь, голуба? Садись вон сюда. — Она показала на лавку возле себя.
Но Дуня все в том же сомнении стояла у дверей. Ноги ее точно прилипли к порогу. Наконец она вымолвила:
— Марфу бы мне…
— Я и зовусь Марфой, — ответила женщина и усмехнулась: — Аль непохожая?
— Непохожая, — призналась Дуня.
— Хоть непохожая, а ошибки нет… Присядь да поведай: отколь пришла? С какой бедою? Друг милый покинул? На тебя не глядит, другая приворожила?
— Нет, — сказала Дуня, — не в том моя беда… Исподтишка она окинула взглядом избу. Ничего не увидела, вокруг все было черным-черно: словно ни стен в этой избе, ни печи, ни стола. Словно все попряталось в глубокую тень. Лишь светлый квадрат лунного света, вырвавшись из оконца, лежал на полу у Марфиных ног, да Марфины руки — большие, белые, ловкие, — отщипывая от кудели, неслышно сучили льняную нить.
— Садись, садись, не бойся. — И женщина снова кивнула на лавку возле себя.
А веретено ее меж тем без устали вертелось, и от кудели к нему тянулась нить — светлая, легкая, будто из чистого серебра.
Дуня чуть присела на самый край лавки, не сводя глаз с женщины. Начала с опаской, а потом уже и разговорилась. Поведала все по порядку с того самого вечера, как плясала и пела перед пуховским барином, и до того дня, как привезли ее сюда. И тошнехонько ей тут живется — без дела, взаперти, далеко от родимых мест…
Марфа (да полно, была ли она колдуньей?) слушала Дуню молча, не перебивала, не переспрашивала, а лишь изредка вскидывала на нее глаза. И тогда глаза Марфы странно мерцали, как у настоящей колдуньи.
А веретено все крутилось, вертелось. Все вилась-вилась к нему тонкая серебряная нить. Вся в лунном свете. Вся, будто сама из лунного света, неясная, трепетная…
— Чего ж ты хочешь, голуба? — спросила Марфа. — От меня чего желаешь?
Дуня ответила еле слышно:
— Домой хочу…
— Так ли? — переспросила Марфа и вдруг перестала прясть. А Дуня и сама теперь не знала: самое ли свое сокровенное желание она высказала?
Марфа встала.
Была она высокой, статной. Перекинула тяжелую длинную косу со спины на грудь. Посмотрела на Дуню пристально. Качнула головой.
— Эх, голуба, голуба…
И, с каким-то сомнением снова покачав головой, прибавила, слегка помедлив:
— Не знаю, голуба, что и сказать тебе. Не знаю…
Дуня тоже поднялась с лавки. Хотела было припомнить Марфе: а как же Санька? Та девчонка? Ведь Саньку-то живо отправили обратно домой, когда Марфа ей поколдовала. Помогло, значит, Саньке колдовство. А ей, Дуне, почему же не поможет?